Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Тот побледнел как полотно, но выдавил:

— Позвольте, господин хороший, соединиться с Петроградом… Что вы! Вам доверяю безмерно, и мандат не вызывает сомнений. Как вас величать?

— Товарищ Каплан.

— Конечно, товарищ Каплан! Пройдёмте же в мой кабинет. Умоляю, буквально две минуты.

Матрос, ставший слева от банкира, недвусмысленно положил руку на «маузер». Седов отрицательно дёрнул головой. Он предпочёл бы обойтись без стрельбы и крови. Оба направились вслед за сгорбленным банкиром, который в кабинете тут же схватился за аппарат.

— Барышня… Барышня! Ба-а-арышня-я-а!!! — надрывался управляющий, пытаясь докричаться до телефонистки на коммутаторе через обрезанные провода. — Не отвечает…

— Ничем не могу помочь. Ключи от сейфа, товарищ! Или мне придётся применить силу.

Матрос снова погладил оружие, подтверждая слова патрона. Управляющий сдался и извлёк из сейфа связку ключей.

— Прошу за мной, господа… Пардон, товарищи.

Седов прихватил ещё пару людей и чемоданы для денег, все вместе прошли в задние помещения к хранилищу. Что приятно, часть добычи пришлась на царские золотые червонцы, устойчивую валюту при любом режиме.

Вторая неожиданность ждала их по возвращении в операционный зал. Примерно половина матросов, входивших в «оперативно-тактическую группу» Балтфлота, имела богатый опыт патрулирования питерских улиц, и этот опыт вдруг пригодился.

— Не стесняемся, добрые господа, жертвуем на благо революции, — густым басом возвещал канонир с миноносца «Азард». — Выворачивайте карманы, саквояжи, сумки, покажте руки. Вот, дамочка, ваше колечко с камушком замечательно пойдет на пропитание деток-сироток.

Не отличавшаяся революционной сознательностью, барышня (или молодая женщина) горько зарыдала, не желая делиться с пролетариями украшением. Седов подавил в себе порыв вмешаться, матросы действовали по своим понятиям. Но всё же экспроприация ценностей у зажиточных эстляндцев придала акции вид элементарного грабежа, чем, само собой, она и являлась.

К моменту выхода из банка, а там пробыли едва полчаса, у дверей переминалась пара желающих войти внутрь и источающая недоумение — отчего матросы не пускают. Полиции или милиции не наблюдалось. Моряки с Седовым полезли в грузовик, укатив без всяких препонов.

— Крестьянский поземельный банк берём? Недалече он, — предложил матрос из разведчиков.

— Ни в коем случае! — возразил Седов. — Сейчас мы забрали деньги министров-капиталистов. Как можно грабить селян? Кто из деревни, братцы?

Оказалось — практически все крестьянского происхождения. Примеряли ситуацию на себя и согласились: своих трясти не гоже. С тем и приехали поздно в Петроград, и сразу в Кронштадт, где на удачливых экспроприаторов свалилась ошеломляющая новость. Кронштадтский Совет объявил себя единственной властью в Питере, не подчиняющейся ни правительству, ни Петросовету. Видно, в ожидании эстляндских денег Дыбенко сотоварищи изрядно приняли на грудь, угрожая в случ-чае чего (ик!) «отложиться от России со своей Кронштадской республикой».

«Вот и оставь их на день без присмотра, стонал про себя смертельно уставший за день Седов. — Сущие дети, но с винтовками».

Глава 4

17 мая Седов проснулся до рассвета, снедаемый состоянием «после вчерашнего». Как было не остограмиться с балтийцами после столь успешного экса, потом ещё сотка, и ещё… В прошлой жизни организм выдерживал многое, до сорока вообще был могуч, в отличие от дохляка Троцкого, моментом терявшего ориентацию в пространстве и во времени.

Моряков трудно винить, пребывают в состоянии неопределённости и стресса, и так месяцами — хоть вешайся. Курить и пить каждый день всем — это единственное спасение, чтобы меньше было самоубийств.

Нащупал ключ, открыл полутонный сейф, приготовленный в квартире загодя. Чемоданы с ассигнациями и мешочек с червонцами были на месте. Запер сейф. Всё равно, пара матросов останется сторожить у входа в квартиру, потом придётся перевезти партийную кассу в более спокойное место, не в банк, конечно, банки в период революционных беспорядков не надёжнее вчерашнего ревельского.

К головной боли примешалась зубная. Ещё с вечера зуб начал дёргать, сегодня к нему не прикоснуться.

Вообще говоря, зубы от Троцкого достались плохие — кривые и гнилые, жёлтые от табака. Распаковав впервые в «Киевских номерах» несессер, Седов обнаружил среди скудного набора гигиены заношенную зубную щётку отвратительного вида с длинной деревянной ручкой, немедленно её выбросил. Чистить рот чужой зубной щёткой было противно, брезгливо и выше его сил. Он не мог отождествлять себя с Троцким. Надевал его кальсоны, даже свежие-чистые, едва сдерживая отвращение, сейчас, зарядившись деньгами, в первую очередь намеревался полностью обновить бельё и прочее сугубо личное…

Но мир застила зубная боль. Революция, объяснения с большевиками, отчего их общие подопечные подняли бунт на корабле, и прочие материи вдруг откатились на десятый план.

Даже не думая завтракать, наскоро собрался и потащился на улицу, как обычно в сопровождении матросов, водитель при виде начальства выскочил из-за баранки и принялся яростно крутить «кривой стартер», запуская двигатель. Седов сделал ему знак обождать, сам подозвал мальчишку — разносчика газет, и выкупил свежий номер «Петроградских ведомостей», проигнорировал передовицу, аршинными буквами сообщавшую о продолжающемся самовольстве балтфлотцев, и немедленно нырнул в объявления. Обнаружил, что «дантистъ Михаилъ Львовичъ Голдбѣргъ» принимает буквально через два квартала, там же на Василевском, и сунул газету шофёру-матросу, ткнув пальцем в адрес, членораздельно говорить не мог. Да и щека начала раздуваться.

Повезло. Практикующий на втором этаже доходного дома господин Голдберг только что отпустил предыдущего страдальца. Ровно так же, как и нынешнее имя-отчество самого Седова ничего не говорило об истинном происхождении человека, Михаил Львович вряд ли был русским. С упразднением черты оседлости много таких «русских» приехало в столицу из белорусских и прибалтийских губерний.

— Ой вей, как вам щеку разнесло! Присаживайтесь в кресло, сударь. Удаление зуба — 5 рублей.

— Сразу — удаление? — едва прошамкал Седов. — А если лечить…

Уже и раньше от пары зубов остались пеньки, в неполных четыре десятка лет. Если так и дальше дело пойдёт, об ораторстве забыть — публика не любит шепелявых, а некошерную свиную отбивную заменит манная кашка.

— Лечат врачи-стоматологи, милейший! — зубодёр был немолод, невысок и плечист. — Коль случай такой же запущенный, всенепременно посоветуют зуб удалить. Только возьмут, лихоимцы, впятеро больше.

Проклятье! Тот же русский язык в мелких нюансах отличался от привычного в начале третьего тысячелетия. В Москве 2020-х годов никто бы не подумал, что дантист — это не зубной врач. Все стоматологи лечили зубы или изображали лечение, драли за свои услуги безбожно, подонки.

Не имея сил терпеть далее, Седов кивнул.

Голдберг устроил его в кресле, почти ничем не напоминавшее нормальное стоматологическое.

— Обезболим? Имеются листья коки — 2 рубля. Таки рекомендовал бы. Как еврей еврею. Гои пусть экономят и кричат.

В другое время заострил бы внимание, по каким признакам Голдберг вычислил соотечественника, но сейчас больше беспокоили боль и ожидание — как тело Троцкого отреагирует на кокаин.

— Не ражжую… Не разжую, — произнёс с трудом.

— Есть и порошком. 3 рубля. Простите, милейший, но без денег вас и на кладбище не повезут.

Кока оказала на непривычный к наркотику организм самое благотворное действие. Боль, 11 баллов по 10-балльной шкале, утихла до вполне терпимой, настроение поднялось, откуда-то взялся прилив новых сил, возникла идея: а не экспроприировать ли наличность ещё в каком-нибудь завалящем банке? Из памяти вынырнула на поверхность сознания и хрипло зазвучала давно забытая песня Володи Высоцкого о сложных перспективах евреев-стоматологов, намылившихся в Израиль: