Четвертый кодекс - Павел Владимирович Виноградов

Женькин отец больше не был «врагом народа». В мае 1939-го, после ареста Ежова, отца отпустили, сняв обвинения. Женька помнил, каким он пришел домой — изможденный, небритый, с изуродованной пытками рукой... Что более значимо — его не арестовали повторно, когда пошла следующая волна репрессий. В воздухе уже сильно пахло большой войной, так что многоопытный и заслуженный инженер-путеец был в цене. Это подтвердилось и в первые месяцы войны, когда отец занимался эвакуацией предприятий за Урал, и позже, когда он восстанавливал разрушенные железнодорожные пути и мосты для наступающей Красной Армии.

Мать Женьки и его братья были эвакуированы из Питера в Челябинск, отец был на фронте и к концу войны приобрел немалый вес и множество связей. После снятия блокады семья вернулась в Ленинград. В общем, отец имел возможность дернуть за некоторые ниточки, чтобы бдительные органы выпустили из поля зрения мальчишку, в двенадцать лет случайно попавшего под оккупацию, а потом в Германию. У Женькиных ровесников с такой же судьбой дела складывались куда хуже.

Дома Женька сразу категорически заявил, что намерен идти учиться на истфак. Поскольку он собирался туда уже давно, удивления домашних это не вызвало. А сам он чувствовал лишь беспредельную уверенность, что судьба его лежит именно в той стороне. Он будет изучать цивилизацию майя. Что бы это ни значило.

Правда, перед ним возникло небольшое препятствие — несколько пропущенных лет обучения в школе. Но Женьку это волновало мало. Год позанимавшись самостоятельно, он сдал экзамены на аттестат зрелости и пришел на исторический факультет Ленинградского университета, который еще не назывался Ждановским. А вот там возникли проблемы более серьезные.

Вступительные он сдал блестяще, но на собеседовании почувствовал тревогу. Разговаривал с ним Николай Алексеевич Столяров, уже тогда считавшийся корифеем, главный научный атеист СССР, досконально изучивший религиозные заблуждения всех времен и народов. Вообще-то, он действительно был значительным авторитетом в сравнительном религиоведении, а основной его специализацией был шаманизм.

Сначала Женьке показалось, что тот разговаривает с ним несколько осторожно. Более того, в тоне профессора он даже уловил некоторую жалость. Это его встревожило. Может быть, годы в неволе, а может, и скрытые способности обострили в Евгении способность ощущать настроение людей. В данном случае настроение профессора не предвещало абитуриенту ничего хорошего.

— Молодой человек, вы отлично сдали вступительные, — говорил Столяров, не глядя на Женьку. — Кстати, немецкий вы знаете блестяще. Это потому что жили в Германии?

— Да... Но я его учил еще в Пит... Ленинграде, в школе... Я еще знаю английский и французский. А недавно начал учить испанский.

— Похвально, — Столяров покачал головой. — И русский вы отлично сдали. Может быть, вам стоило пойти на филологию?

— Я хочу учиться на историческом, — твердо ответил Женька, посмотрев профессору в глаза. Тот отвел взгляд.

— Вы еще очень молоды. Еще же и семнадцать не исполнилось? Есть время подумать, определиться...

— Я хочу изучать древних майя, — ровно ответил Евгений.

Профессор вздрогнул и несколько секунд молчал, пристально глядя на юношу.

— Майя? А почему именно их?

— Я хочу прочитать их письмена, — последовал спокойный ответ.

Столяров откровенно усмехнулся.

— Это вряд ли выполнимая задача, — мягко сказал он. — Проблема дешифровки майяской письменности неразрешима.

Кромлех поднял голову.

— Так называется статья немца Пауля Шелльхаса. Я читал ее, — ответил он. — Думаю, Шелльхас ошибся.

— Думаете... он... ошибся? — делая иронические паузы, переспросил профессор.

Женька кивнул.

— То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим, — тихо произнес он.

В глазах Столярова что-то блеснуло.

— А вы не по годам мудры, — глядя на абитуриента с некоторым удивлением, заметил он. — И, знаете... пожалуй, мы закончили собеседование.

На следующий день Женька нашел себя в списке поступивших на истфак. Вместе с соседским Колькой он купил две бутылки водки и напился. Не в первый и не в последний раз.

Все это проходило перед Евгением Кромлехом сейчас, когда он со стопкой водки в руках, но совершенно трезвый, обозревал кутеж, заказанный им в ресторане для диссертационной комиссии. Банкет был обязательной частью защиты — для нищих аспирантов часто неподъемной. Ему помог деньгами Столяров.

Который в сильном подпитии, с бутылкой в одной руке и стопкой в другой, подошел сейчас к Евгению.

— Ну что, доктор, давай чокнемся!

Лицо научного руководителя Кромлеха сияло. Он залихватски опрокинул стопку и с гоготом приобнял Евгения.

— Гений ты! Ты знаешь, что ты гений?! — причитал он, хлопая ученика по спине.

Евгений продолжал оставаться трезвым — что удивительно, поскольку тосты не пропускал.

— Садитесь, Николай Алексеевич, — пригласил он научрука.

Банкет достиг апогея, и на них никто не обращал внимания.

Столяров плюхнулся на стул рядом и сразу опять наполнил их стопки.

— Женька, Женька, — едва ли не пропел он, — а я ведь до конца не верил, что тебе это удастся.

— Да я сам до сих пор не верю, — пожал плечами Евгений. — А больше всего не верю, что вот только что стал доктором.

— А-а... — махнул рукой Столяров, пренебрежительно окинув взглядом пьяную толпу ученых мужей и дам. — Думаешь, хоть кто-то из них понимает, что ты сделал? Да я и сам плохо понимаю. В мире специалистов по майяской письменности... трое... ну, четверо. А в Союзе ты вообще такой один. И как бы они тебе оппонировали?.. Им велели, они тебе доктора и дали.

— Велели? — поднял брови Кромлех. И тут же понял, что совсем не удивлен.

— Э-э-хм, — пробурчал Столяров. Похоже, он пожалел о только что сказанном. Однако сожаление длилось недолго.

— Эх, что там, — махнул он рукой. — Ты должен знать...

Он опять наполнил стопки, опрокинул свою и продолжал говорить. Кажется, это доставляло ему удовольствие.

— Ты ведь вообще не должен был поступить на истфак. Ди-пи, работал на немцев, хоть и мальчишкой, но все же...

Евгений кивнул.

— Я почувствовал на собеседовании, что вы не хотите меня принимать.

— Я-то хотел, — мотнул головой Столяров. — Шутка ли: пацан историю знает получше, чем некоторые аспиранты. И главное — умеет думать и хочет что-то делать в науке... Я ведь тогда еще понял, что ты гений.

Он вновь потряс Женьку за плечо. Но тут же погрустнел.

— Но знаешь ли... своя рубашка... она к телу-то поближе будет. Время такое