Гонщик - Дмитрий Николаевич Матвеев

горячие новости из первых рук, приходите туда завтра. Ручаюсь, вы получите достаточно ответов на все ваши вопросы. А еще лучше… у вас ведь есть транспорт?

— Мобиль? Есть, правда…

— Заезжайте за мной утром часиков в десять к пансиону мадам Грижецкой. Знаете, где это?

— Конечно!

— Ну а я поспособствую тому, чтобы вы были в первых рядах зрителей. Ну что, договорились?

— Конечно! Но…

Журналист несколько замялся.

— Ходят слухи, и отнюдь небеспочвенные, что господин Маннер недолюбливает работников прессы. А если точнее, то терпеть их не может. Не явится ли это препятствием к моему появлению?

— Никоим образом. Господина Маннера я возьму на себя. Он будет занят беседой со мной, и вы сможете без помех сделать необходимые записи. А, может, и сделать удачный снимок.

— Владимир Антонович! — Игнатьев чуть не запрыгал в предвкушении сенсации, — Если это удастся, считайте меня своим вечным должником!

— Не надо, Федор Иванович так бросаться словами. Не ровен час, решит кто поймать вас на слове — и что в таком случае делать будете?

— Ну-у… Думаю, все же, такой вариант маловероятен.

— Напрасно вы так думаете. Даже в нашем с вами кругу имеется достаточно людей, которые на это способны — в случае, если им это выгодно, разумеется.

Я поднялся со скамейки, распрощался с журналистом и отправился назад в пансион: надо же было прочесть, наконец, эту несчастную газету!

[1] La belle France — прекрасная Франция

Глава 3

Двери в гостиную были открыты, и я удобно устроился в дальнем углу, в уютном плюшевом кресле у открытого по случаю теплого вечера окна. На столике рядом были расставлены пепельницы и разложены коробки спичек. Вот сигар, сигарет или просто папирос не наблюдалось. Да что там — простого табака, даже махорки — и то не было. Видимо, вытряхнуть пепельницы невелик труд, да и спички недороги, а вот табачок, как водится, врозь. Ну да оно и к лучшему: сам не курю, и дыма табачного не люблю.

Поерзав по сиденью и усевшись, как следует, я развернул газету и принялся бегло её просматривать. Против ожиданий, в «Ведомостях» не нашлось ни одного объявления о работе. Куча сообщений об открытии новых фотографических салонов, рестораций, о собраниях всевозможных обществ, реклама всяческих магазинов, уведомление о благотворительном бале, который дает баронесса Сердобина в своем особняке и прочая чушь. О найме — ни слова. Может, не та газета? Или здесь вообще не принято давать подобные объявления? Спросить бы кого, но, боюсь, неправильно поймут. А тот газетчик, хоть на вид и симпатичный молодой человек, еще состряпает какую-нибудь пакостную статейку…

Распрощавшись с надеждой немедленно определиться со своим будущим, я перевернул газету и принялся внимательно прочитывать ее от корки до корки. Под набранным крупным шрифтом названием газеты — «Ведомости», я обнаружил скромную надпись «тамбовские». Значит, я нахожусь в Тамбове, что уже неплохо: все-таки, в прошлой, так сказать, жизни я как раз в Тамбове и проживал. Этот факт меня обнадежил, и я с удвоенной энергией взялся штудировать прессу.

Надо сказать, в глобальном смысле я получил немногое. На первой полосе были внутренние губернские новости. В основном, они касались снятия и назначения чиновников различных рангов. Единственное, что можно было почерпнуть из этих заметок, это сам факт существования некоего господина имярек в некоей должности. Вторая страница была заполнена пространными и довольно косноязычными фельетонами. По крайней мере, мне так и не удалось понять, кого именно высмеивают эти опусы, и какие факты общественной и частной жизни они критикуют. Четвертая страница с объявлениями была уже просмотрена вдоль и поперек, оставалась лишь третья. Как оказалось, в ней и было самое интересное и важное во всей газете.

Поперек страницы жирным шрифтом был напечатан заголовок: «Ужасная авария на вчерашних автогонках!» И чуть ниже и мельче: «Гонщик чудом остался жив!»

В тексте была обычная чушь, рассчитанная на восторженных дилетантов. Про отважных мужчин в гогглах и кожаных куртках, про безумные скорости в пятьдесят миль в час, и прочая ерунда. Тем не менее, я внимательно прочитал всю статью, тщетно пытаясь получить хоть какую-нибудь дополнительную информацию. Но что оказалось для меня действительно ценным — огромное фото, занимавшее чуть ли не треть страницы. На нем было запечатлено хрупкое сооружение о четырех колесах, уткнувшееся передком в здоровенный валун. Водитель этого раритета сидел, навалившись грудью на руль и уперев голову в круглом шлеме знакомой формы и тех самых гогглах в планку, разделяющую лобовое стекло по вертикали надвое. Само стекло, видимо, разбилось при ударе, и лишь несколько обломков торчало из ограждавшей его рамки. Судя по фото, повреждения у маш… да, конечно, мобиля — были невелики. Три-четыре часа в хорошей мастерской, плюс покраска. А вот что касается водителя, то есть, его очков… вряд ли вставленное в них стекло, да еще защищенное довольно толстым латунным стаканом, могло разбиться о сравнительно тонкую рамку. Других же вариантов разбития очков видно не было.

Я глянул в конец статьи. Фамилия репортера мне ничего не сказала, а вот фотографию делал мой знакомый Федор Игнатьев. Надо бы порасспросить его на предмет причины аварии. Ведь раз он снимал, то был непосредственным свидетелем всего произошедшего и мог увидеть что-то такое, чего все остальные просто не разглядели. Ну и, кроме того, у него помимо напечатанного в газете наверняка есть ещё несколько снимков, да и качеством они будут получше, чем искаженная печатным станком мутноватая картинка. Ценное знакомство, надо признать.

Незадолго до ужина гостиная стала наполняться постояльцами. За стол никто не спешил. Дамы и господа расселись по диванам и креслам и, конечно же, принялись обсуждать центральную статью «Ведомостей». Тут же возникли споры. И тот, о лошадях и мобилях, слышанный мной за обедом, и о том, нужны ли гонки вообще, и о том, насколько с моральной точки зрения приемлемо такое зрелище. Я же сидел в своем кресле, и не слишком вслушивался в беседу, пытаясь осмыслить свое нынешнее положение и составить хоть какой-нибудь план на будущее. Как назло, в голову ничего дельного не приходило. Зато мысли постоянно сворачивали на фото в газете и разбитые гогглы. При таком, не особо сильном ударе, очки пострадать ну никак не могли. Значит, было что-то еще. Еще один удар, который никто из зрителей не видел. Может даже…

При этой мысли мне несколько поплохело. А что если в меня — то есть, в того, прежнего Володю Стриженова, стреляли? Пуля — или что там было — разбила