Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор

— О, не защищайте его!

— Ни в коем случае. Мне так жаль…

Я обнял её за плечи, пытаясь успокоить; рука нежно гладила её по голове, как обиженного ребёнка; мои губы коснулись её виска… Она повернула заплаканное лицо, пряча его у меня на груди; крепко обняв девушку за вздрагивающие плечи, я поцеловал её макушку с коротко заколотыми шелковистыми волосами… Нет, не будет свадьбы Зубова с Суворовой!

* * *

11 мая 1796 года

— Принц Александр, мы знакомы уже третью неделю, и вы всегда были добры и учтивы и с моими сёстрами, и со мною. Я должна сделать вам признание, Ваше высочество: моё сердце несвободно. Я уверена, что такой знатный и красивый молодой человек, как вы, непременно обретёт свою любовь; возможно, одной из счастливиц станет моя добрая Антуанетта, или милая Юлианна; и я буду всем сердцем рада за них. Но, Ваше высочество, заклинаю вас: не склоняйте свой благосклонный взор в мою сторону! В наших беседах, вы много раз высказывали мнение, что брак должен свершиться исключительно по любви, минуя меркантильные расчеты; так позвольте мне следовать своему предначертанию, данному на небесах, а не в разговорах дипломатов и министров!

Я внимательно смотрю на старшую кобургскую принцессу. София Фредерика Каролина Луиза, бледная, но решительная, стоит напротив меня; губы её сжаты, взгляд твёрд.

Смелая девушка! Принцессам с младых ногтей промывают мозги насчёт «долга перед династией», и обязанности выйти замуж по указке родителей; а она набралась смелости взять свою судьбу в собственные руки. Французских романов, поди, начиталась, хе-хе. Последние несколько дней я больше общался со старшенькой, чем со всеми остальными — ведь младшую забронировал Константин, а средняя уж совсем некрасива, да ещё и глуповата, — и София Фредерика, видимо, решив, что я склоняюся к ней, решилась на этот каминг-аут. Впрочем, это мне на руку… да что там говорить — это огромнейшая удача! Только надо теперь всё продумать и обговориться с принцессой!

— Ваше Высочество, — начал я, стараясь не показывать охватившего меня возбуждения, — я вас прекраснейше понимаю и поддерживаю. Более того — я ровно в том же, как и вы, положении! Позвольте мне помочь вам; но, однако же, и вам придётся содействовать мне. Я изображу себя влюблённым, а вы меня отвергнете — тем самым вы продемонстрируете всем своё гордое намерение вступить в брак с любимым вами лицом! Кстати, кто он?

— Мосье Эммануэль фон Менсдорф, француз, покинувший отечество ввиду несчастных обстоятельств, которые, увы, общеизвестны…

— И, я полагаю, он теперь небогат…

— Вы очень проницательны, Ваше Высочество!

— Принцесса, я ценю вашу смелость и откровенность, и готов говорить с вами также прямо. Если вы мне поможете, я дам вам средства, достаточные, чтобы вы вступили в брак с предметом вашей страсти. Но мне нужно, чтобы публично между нами случился разрыв, связанный со скандалом. Я буду изображать безутешного влюблённого, отвергнутого ветреной сердцеедкой; вы столкнётесь с осуждением. Это потребует от вас мужества… но, за счастье ведь надобно бороться!

Так вы согласны?

* * *

27 июля 1796 года

— Да как же так? Да это же неслыханное дело! Александр Павлович, как это может быть? Без благословения родителей! Без благословения государыни! Без оглашения! Будто не в таинство брака вступали, а черкешенку из аула умыкнули!

Александр Васильевич явно был потрясён до глубины души, и, надо сказать, я вполне понимал его чувства.

— Но ты-то, Наташа! Ты-то как могла так поступить? Разве такому учили тебя родители? К меня в голове этакое не помещается!

— Я люблю его, папенька. Что же мне было делать?

Дело было в доме Хвостова, том самом, где жила Наташа, и где Суворов останавливался, когда приходилось ему приезжать в Петербург. Мы с Натальей Александровной, в девичестве Суворовой, а теперь, как положено, Романовой, стояли с потерянным видом перед очами её отца, а моего, получается, тестя.

— И когда же вы вступили в сей брак?

— Месяц назад, — тихо ответила Наташа, доверчиво взглянув на меня.

— Ндааа…. Можно сказать, взял девицу, да увёз из дому. Хорош!

Эх, знал я, что будет тяжело, но поделать ничего не мог!

— Александр Васильевич, иначе никак было! Мои никогда бы не согласились, вы тоже не согласия бы не дали из верноподданнических чувств, а мы не можем друг без друга. Правда, Наташа?

Моя юная супруга лишь кивнула, зардевшись.

— Да к тому же, дело-то сделано, чего зря толковать. Ничего уже не вернёшь назад! А за праведность брака вы не беспокойтеся: нас венчал сам Платон, митрополит Московский!

Александр Васильевич тяжело опустился на стул.

— И что вы делать намерены? Ведь вас, Александр Павлович, обязуют жениться на лице равного с вами достоинства, сиречь, иностранной принцессе?

— Ну, вот видите, как: обязуют меня, обязуют, да ничего у них не так и не обязовывается! В нужное время я оглашу факт нахождения в браке; полагаю, что случится это уже после смерти императрицы. А от вас, Александр Васильевич, по-родственному прошу поддержки в одном нелегком деле. Задумал я с восхождением на престол отменить крепостное право. И надобно сделать так, чтобы мне сразу же после этого шага благодарное наше дворянство шею не свернуло! А то останется безвременно дочь ваша вдовою!

Новое известие поразило Суворова не менее, чем первое. Ну ничего, говорят, клин клином вышибают.

— Так-так… И как же вы намерены сие произвесть? Крестьян-то с землицею отпустить, али так?

— Конечно, с землёю.

— Эх, Александр Павлович! Ну, коли так, вас сам Господь Бог не спасёт.

— Послушайте! В ваших руках армия, что готовится выступить против Франции. Я — генерал-инспектор. Мы проведём чистку, уволив или заменив всех офицеров, кто окажется под подозрением, что не поддержит отмены крепостного состояния крестьян. Графиня Дашкова привезёт в расположение вашей армии книги, где будет очень убедительно рассказано про вред, причиняемый рабством, и процветание, что снизойдёт на нас после его отмены. Надо будет дать каждому офицеру свой листок: религиозному — бить на религию, бедному обещать доброе жалование, доброму показать жестокости плохих помещиков… А ещё вам придётся выступить в безусловную поддержку моих начинаний, и перед солдатами, и перед офицерами. Как думаете, выйдет?

Александр Васильевич внимательно и мрачно смотрел на меня, будто пытался считать со дна моих глаз, что ждёт его дочь с таким беспокойным и странным субъектом.

— Ну что же, — наконец произнёс он. — Для решительного человека нет ничего невозможного.

— Я тоже так думаю. Цесарский император, покойный ныне Иосиф II сделал крестьян лично свободными в Австрии в 1781 году, через год — в землях славянских землях, а затем и в Венгрии, но всё без земли. По смерти императора Иосифа крепостное право было восстановлено лишь в Венгрии: миллионы австрийских и богемских крестьян стали свободны. И это при том, что он умер рано. А я собираюсь жить долго, очень долго… поэтому и беседуем мы сейчас с вами!

— Александр Павлович! Я вас, чем смогу, поддержу. В доводах ваших есть резон, но, прямо скажу — с землёю трудненько придётся! Многие офицеры, особливо бедные, мечтают по выходу в отставку поселиться в имении ­– там и расходов мало, сравнительно с городскою жизнью, и родительские кости там же лежат… Тут вам придётся отступиться, а то ведь и я помочь не смогу!

Ндаааа… Суворов, конечно же, прав. Придётся мне, видимо, наступить на горло песне. Но, даже и без земли, освобождение крестьян — очень большое дело. А земля — ну что, земля… Придумаем что-нибудь!

— Я вас, Александр Павлович, об одном Богом прошу: не позвольте себе согрешить, уговорив на двоежёнство, и Наташу мою погубить. Раз уж в дело такое ввязались — будьте тверды! Вам не одну ещё невесту сватать будут….