Николай Берг - Лёха

Поправил тодорову винтовку, что нес на левом плече. Уже отшагали прилично, за речку ушли, к гайочку, и плечо она мне оттянула изрядно. Справа своя висит, да еще торба с склянкой горилки и патронами. Вот чего этот гад про патроны немцу сказал? Зачем оно ему? Да и остальное — винтовка, сапоги, шапка? Ведь все одно не жилец. Те жидки, что за плетнем постреляли, сразу поняли, только малых просили не трогать, а за остальное и слова не сказали. А этот — видишь ли, шапку у него отняли! Цаца какая! А шапка та — как тюбетей татарский, хоть яишню на нем жарь — такой засаленный.

Оглянулся — немцы шли следом, чуть отстав, офицер что-то говорил солдату — не то что беседуют, вроде как поучает, но не строго — руками разводит, смотрит тому в лицо внимательно, а тот бледный еще малость, да кивает все. Смешной он, винтовку держит как дрючок, идет ковыляет… Но, все же — землемер! Да и в Африке воевал — нам в селе приезжали еще весной из района и читали известия, как нагличан немцы там гоняли. Еще раз оглянулся — вроде они там заняты сами. От скуки таки окликнул тихонько москаля

— Эй, ты! Слышь! Чего ты это все учинил то? А?

— Чего? — с некоторой паузой ответил тот. Смелый, смотри. Его вешать ведут, а голос спокойный. Ну не то чтобы совсем, но все же, даже не так злобно говорит уже.

— Да вот сапоги, ружье, патроны — зачем просил? Тебя ж все одно повесят. Или надеешься на что? — спрашиваю.

— Повесят, ага — чуть не весело ответил тот. Я даже оглянулся — громко он сказал, как бы немец не осерчал, он уходил-то не в духу с села. И впрямь — оба смотрят. Я обмер — ну как сейчас напустятся, разговор с бандитом это наверное большая провинность? Но оба смотрели как-то с интересом, но не зло. Все ж я ему зашипел:

— Не блажи, гадина! А то огрею тя прикладом!

— Охо — хо! Меня ж повесят! Чего ж бесишься? — ехидно ответил тот, но все ж тихо.

— А что, надеешься, что нет?

— Не надеюсь. Потому и снял с вашего старого борова сапоги. И шапку. Мне хоть день да пожить нормально. И вам, гнидам, обида напоследок и прямой убыток.

— А зброю почто спросил?

— Чучело, то не я спросил, то немец спросил. Вы сами его разозлили — за дурака держать вздумали. А я только так… и патроны собрал, чтоб вам, сволочам, пообиднее.

— Ну ты ж и сволочь сам… Вешать поведут, я тебе приложу прикладом…

— Не посмеешь.

— Чегооо?!

— А того. Немцы не дадут. Ага? У них все вон как — видел? Порядок. Вон сейчас может попробуешь — прикладом?

— Да пошел ты… Москаль поганый, гадина хитрая. Немцы они и вправду… такие Пока с самообороне были, видели. Убить могут запросто, потому что порядок такой. Как они пленных раненых постреляли, кто подняться после отдыха не мог, ночевка у нас на лугу была… Меня тогда аж затрясло, да и сейчас, как вспомнил, дернуло. Нет уж, с ними лучше не спорить и порядок их держать. А все же правильно мы сторону выбрали, и вовремя…

— Эй, парень… А ты думаешь, что наши не придут что ли? — негромко так спрашивает висельник. Потеет, мешком его прижало, а тащит-старается, словно себе в дом волочет.

— Чего? — я даже опешил, чуть не споткнулся. Вот сукин сын, а?!

— А того. Они вернутся. Что тогда будет с вашими паскудами? Думаешь, не расстреляют всех вас, с усатой сволочью во главе? Хотя, скорее — повесят вас.

— Ах, ты, гнида красная! — я оглянулся — нет, не слушают. Немцы не смотрят даже, по сторонам как-то больше. Жаль винтовка вторая на левом плече, так бы гада хоть штыком подколол малость…

— А ты не ругайся, паря — спокойно сказал москаль — Ты подумай. Они же придут. Обязательно. И что тогда? Ты ж молодой еще. И крови на тебе вроде нету… Али есть? — и посмотрел внимательно так.

От такой наглости я даже промолчал. Не нашел чего ответить. Сволочь красная. Скорей бы повесили гада.

— Они же придут, паря. Это точно уж. И всем припомнят по заслугам. А ты ж молодой. Девка-то есть? — опять спрашивать начал.

— Не твое сучье дело! Шагай давай — я разозлился на него, правда еще и оттого, что вдруг опять как-то испугался внутри — а что если и вправду придут наши? Ну… то есть не наши, а красные? А ведь если… и про кровь вот еще. Вспомнились опять те жиды, пленные, и как-то жарко стало, вытер испарину.

— А ты еще раз подумай, паря. Подумай. Смотри, мы сейчас вон там в подлесок войдем — давай там — ты мне винтовку отдай, и немцев мы того, а? Ты мне просто ее дай, сам ничего не делай. Я один управлюсь.

Я опешил и перепугался до полусмерти. Он это так громко сказал, что пожалуй немцы услышали. Еще подумают чего. Обернулся — нет, не смотрят, не поняли что ли… Все равно страшно

— Пасть свою закрой, гадина! — зашипел я на него — Пан офицер русский разумеет! Хочешь, чтоб они тебя прямо сейчас пристрелили?

— Да не боись, они не слышат, точно говорю. Ну, решай, парень. Стрелять не станем, чтоб твоих сельчан не тревожить. Заколю их, и — айда в лес.

— А там? — само оно как-то у меня вырвалось. Я аж рот ладонью прикрыл, как в детстве, когда ляпнешь чего, что не надо.

— А там — к нашим. Дойдем и воевать с немцами станем. Победим их и вернешься в село героем. И девка то точно не откажет такому жениху.

— Да счас. Победим. Ты видел их? Они ж прут на танках, Европа — вспомнил я любимое словечко старосты — Победим мы их, как же.

— Победим, парень. Обязательно победим. Я это тебе не так говорю. Я ЗНАЮ.

Так он это сказал, что меня пробрало, а ну и впрямь так? Но все же я взял в руки, встряхнул головой. Конечно, коли виселица впереди, и не такое скажешь. Но все же…

— Давай, парень. Сейчас, или уже все, считай пропал ты навсегда для наших.

Снова испарина у меня вышла, лоб утер ладонью. Оглянулся — немцы совсем какие-то размяклые идут… а что если…? Этот. Землемер который, уже и идти вроде не может. И второй не лучше — ну да, вон рука перебинтована и кровь на повязке. Не вояки. А потом? Идти лесами, потом опять война… а если убьют? А как же свое хозяйство? А Марьяна? Свадьба? А и просто уйду — дождется ли? И родня ее что скажет? Да и моя тоже? И вообще — тут и сыто и спокойно. И паек обещали. И после войны — землю дадут. И свобода, делай что хочешь! А наши… наши… ну, то есть красные — не придут. Нет. Не победить немцев — это же такая силища! Нет. Никак не победить. Невозможно. А этот — просто жить хочет. Вот и заговаривает зубы.

— Паш-ш-шел, сука! — злобно выплюнул я — Иди, тебя веревка заждалась, комуняцкое отродье!

— Ну, как знаешь. Жалко, конечно. Ну да, что уж тут — как-то искренне и грустно ответил тот и зашагал молча.

Вот и гайок, тенечек хоть, а то напекло… или от разговора так вспотел, прямо и не знаю. Выдохнул, отерся. И вдруг сбоку услышал какое-то шипение, словно большая кошка шипит. Попросту повернулся глянуть, да так и обмер. Чуть штаны не обмочил сразу. Аж подумал — не сон ли поганый?

Стоял в считанных метрах от дороги какой-то азиатский азиат, в немецком накидке пятнистом, и целил в меня с пулемета. Я как эту воронку на себя увидел, так и словно замерз совсем — так оно мне близко показалось. Боженька милостивый, Богородица и все заступники, что же это такое, за что? И перед глазами — как Остап тех красных шьет, а они валятся как скошенная трава и из них ошметья летят кровавые! И ведь им меня же так полетит! Из моего тела! Живого, теплого, хорошего такого, самого лучшего!

А тут еще за спиной этот гад, спокойно так кажет:

— А ну-ка, парень., дай-ка мне винтовку…

Винтовка! У меня же винтовка есть! И даже две…

То-то и оно, что две. Так бы одну нес получше, а теперь — обе на плечах и как с ними? Сбросить одну — так этот, за спиной ухватит. А так — со своей несподручно… И вообще — он же прямо в меня целит! Так и убьет если что! На немцев и не смотрит, как не видит. Немцы! Вот! Они же сейчас его и прихлопнут — у них и винтовка и на пузе у офицера пистолет! Ага, вот, он полез в кабур, сейчас… ну, скорее же, ну! Я взмок весь, молясь, чтобы скорее немецкий выстрел убрал от меня эту холодящую внутренности воронку пулеметного дула. Скорее же, скорее — у меня поднимался волной уже не страх, а какой-то ужас — не успеет же!

И тут немец наконец достал пистолет, вытянул руку… Азиат словно не замечал ничего, скалился, целясь в меня. Сейчас, уже… Я облегченно улыбнулся — успеет!

— Ты есть оглох, Стецько? А ну, шнелль, подай товарищу красноармейцу его винтовку цурюк!

Если б меня обухом приложили, наверное и то не так было бы. Звон в голове возник какой-то. Ноги ватные стали, руки чужие. Я поворотился к немцу и сначала увидел дырку пистолетного дула — мне в лоб. Или в живот? Не понять, во всего меня этот ствол нацелен, вот сколько меня есть — так и нацелен вовсюду. Потом еще и штык. И этих. Немцев…

— Что, Стецько? Тебе есть шанс дали. Теперь все, аллес гейт форбай, поздно — усмехнулся мне офицер. Говорил он вроде по-русски, вполне себе четко… А как и не по-русски… Да и лицо… и вообще все… Господи Боже мой, что это? Это значит, они… они не… не немцы? Не немцы, а… наши? Или немцы?