Когда в июне замерзла Влтава - Алексей Котейко

малышу, но мать всё же пришла утром в храм, и отдала последнюю остававшуюся у неё монетку, чтобы по ребёнку положенное время служили панихиду.

Оба стражника шагали теперь медленнее, хмуря брови и внимательно слушая рассказ.

— К вечеру вдова почувствовала жар и поняла, что болезнь добралась до неё самой. Но некому было пойти за доктором, да и не было денег ему заплатить. Бедная женщина радовалась, что вскоре снова увидит своих детишек, но печалилась, что доведётся умереть без покаяния, и никто не помолится за неё. Смеркалось, над городом раскинула свой полог ночь, и вдруг разом зазвонили все колокольчики на Лорете. Только это не был их обычный перезвон, когда они отсчитывали часы, а прекрасная и очень печальная музыка, какой никогда и никто не слышал от старого карильона. Говорят, что ошарашенные люди выбегали из своих домов, и как зачарованные вслушивались в эту мелодию, разливавшуюся над градчанскими улочками. Слышала лоретанские колокола и умирающая женщина, и поняла, что это её дети благодарят свою мать. А когда замер последний отзвук самого маленького колокольчика, она в последний раз вздохнула и со счастливой улыбкой закрыла глаза. С тех пор карильон на Лорете не звонит, а поёт.

Иржи как-то сердито заморгал, будто в глаз ему попала соринка. Пан Чех несколько секунд задумчиво шагал, потом посмотрел на Максима и сказал:

— Всё правильно. Никто не должен умирать в одиночестве.

* * *

Страговский монастырь представлял собой настоящую крепость, расположенную почти вплотную к Голодной стене Карла IV, которая здесь существовала ещё во всей своей мощи и великолепии. Собственные монастырские стены были немногим ниже наружных укреплений Золотой Праги, а ворота не уступали по надёжности городским — причём никаких боковых калиток здесь предусмотрено не было. В усеянные шляпками гвоздей створки пришлось колотить не меньше пяти минут, пока, наконец, хмурый и неприветливый монах-привратник не приоткрыл в одной из створок крохотное окошечко.

Впрочем, письмо командора моментально изменило ситуацию. Идя вслед за ещё одним монахом, которого привратник послал проводить гостей к настоятелю, Макс с удивлением озирался по сторонам. Известный ему Страгов был в большей степени туристической локацией, в которой толпы посетителей перемещались между музеями, пивоварней и знаменитой на весь мир библиотекой. Здешняя же обитель была именно монастырём, где между аркадами были разбиты сады и огороды, и где навстречу трём стражникам попадались только фигуры в белых рясах, похожие на молчаливые привидения.

К ещё большему удивлению Резанова, провожатый направился не к одному из зданий, а, миновав целую анфиладу дворов и двориков, вывел их на восточную сторону монастыря, к спускающимся по склону Петршина виноградникам. Здесь в воздухе висел отчётливый запах костра, и сразу было ясно, почему: над виноградниками плыли пряди дыма, бледно-серого и довольно густого, который стелился низко, то и дело полностью скрывая какой-нибудь кусочек пейзажа.

Монах уверенно зашагал по одной из тропок, и вскоре остановился у костра, куда двое других братьев-премонстрантов подбрасывали сыроватую солому. Костёр нещадно дымил, время от времени кто-нибудь из монахов покашливал, но работу свою они не прекращали.

— Отец настоятель, к вам гости. С письмом от пана командора Брунцвика.

Один из работников повернулся на голос. У него были те же резко очерченные скулы, горбатый нос и массивная челюсть, что и у рыцаря, возглавлявшего ночную вахту — но на этом сходство братьев заканчивалось. Этот Брунцвик был, во-первых, заметно старше; работая, он откинул капюшон рясы, открыв белоснежный венчик волос вокруг тонзуры. Впрочем, стариком настоятель не выглядел, и Максим задумался, не поседел ли старший брат командора, как и сам капрал-адъютант, в силу каких-то обстоятельств. Поскольку — и это во-вторых — внешность страговского Брунцвика скорее подходила опытному рубаке, чем смиренному монаху.

Немного выше брата и заметно шире в плечах, настоятель явно был не обделён физической силой, а внимательные карие глаза, с лёгким прищуром оглядывавшие троих посетителей, выдавали и острый ум. Из рукавов рясы торчали жилистые руки, заросшие седым волосом — на левой не хватало среднего и безымянного пальцев. Правую щёку пересекал глубокий старый шрам, будто от сабельного удара, а когда монах раскрыл рот и заговорил, стало заметно, что у него недостаёт нескольких передних зубов. Из-за этого речь звучала с лёгким присвистом, что вкупе с внешностью создавало несколько зловещий ореол.

— Чем могу быть полезен, панове? — поинтересовался он, опираясь о вилы, которыми до того подкидывал в костёр солому. Максу на мгновение померещилось, что затёртая до блеска рукоять инструмента вдруг превратилась в древко алебарды, но это ощущение тут же исчезло.

— Мы можем побеседовать наедине, пан Варфоломей?

Густые брови удивлённо поползли вверх, а на губах мелькнуло подобие насмешливой улыбки.

— Вы не католик, пан? Зовите меня отец Варфоломей. Или просто отче.

— Как пожелаете, отче. Да, я не католик. Меня крестили в православной традиции.

— Русин? — в голосе настоятеля послышались нотки любопытства.

— Нет, — Максим позволил себе лёгкую улыбку.

— Оставьте нас, — распорядился настоятель, и оба монаха удалились. Отец Варфоломей повёл рукой вокруг и извиняющимся тоном заметил:

— Простите, что не зову под крышу — некогда.

— Спасаете виноградники? — поинтересовался Шустал, с интересом оглядываясь. Лозы на склонах были тщательно обёрнуты в солому, и всюду выше и ниже на холме теплились костры. Серая дымная завеса, расстилаясь внутри монастырских стен над посадками, была призвана уберечь виноградники от подступающих морозов.

— Пытаемся, — кивнул Брунцвик. — По крайней мере, пока погода не определится, ждать нам зимы или лета. Но я так понимаю, вы ко мне пришли не ради беседы о виноградарстве?

Максим протянул ему письмо командора, а когда настоятель внимательно прочёл послание, кратко пересказал полученные от Хелены сведения. Брови Варфоломея сошлись на переносице:

— Откуда вы узнали о побеге?

— Я бы предпочёл не называть свои источники.

— А я бы предпочёл, — шипение в произносимых словах вдруг стало угрожающим, словно поднималась, раскрывая капюшон, разъярённая кобра, — не мучиться недоверием к братии. Хотя мне не верится, чтобы ночная вахта подослала в монастырь соглядатая.

— Ночная вахта тут совершенно ни при чём, — подтвердил Макс.