Время - словно капля янтаря - Игорь Вереснев

у балконной двери. Ещё немного, и всё закончится. Я вновь стану единым и единственным, займу своё место в этом настоящем. Некому возвращаться в будущее и незачем. Я отправлюсь завтра утром на Бараний Лоб, дождусь Ксюшу и всё сделаю правильно. А затем будет дорога в прошлое, в далёкий девяносто третий. И снова в будущее. И снова, и снова — по кругу. Мне никогда из него не вырваться. Стану, как Сизиф, вечно толкать свой камень…

Ногу обожгло болью, заставляя опомниться. С чего я взял, что Время позволит мне складывать один и тот же узор бесконечно?! Я опять возомнил о себе невесть что? Опять решил, что разобрался в чужих законах? Ничего не повторится! Если я займу место в этом настоящем, то оно изменится! И начнётся всё с малого, с моего повреждённого мениска, например. Не выбраться мне с больной ногой на Бараний Лоб. Разумеется, я могу вовсе не лезть в воду, ждать Ксюшу на берегу, не пустить её в штормящее море. И она послушается. Постоит, поглазеет на вскипающие буруны и уйдёт. И с ней случится другая беда, неизвестная мне. Так ведь уже было и не один раз! Я, сам не желая того, встряхну калейдоскоп, разрушая с таким трудом собранный узор.

Я-вчерашний — вот стёклышко, которое требовалось поставить на место. Я-сегодняшний сделал это. И теперь должен уйти, исчезнуть, пока не поздно. Захрипев, я выскочил на балкон. Прочь из этой комнаты, из этого настоящего! Но невидимые нити, склеивающие нас, не пускали. Они тянули назад, не давали нырнуть в межвременье. Я-вчерашний был всё ещё слишком близко! Размышлять времени не оставалось. Его хватало только для одного — уцепиться за перила балкона, оттолкнуться, перебросить тело в черноту ночи.

Цинь…цинь…цинь… — зазвенели мириадами цикад лопающиеся нити. Я-вчерашний, с его ощущениями, мыслями, воспоминаниями, наконец-то отпустил. Я-сегодняшний провалился в серый морок.

Теперь я знал, чем всё кончится. Сейчас будет удар. Сначала в ступни, потом в руки, лицо, грудь. Под балконом асфальта не было, только поросшая травой земля, но когда прыгаешь с восьмого этажа — разница невелика. Утром… какое там у нас число?.. двадцать шестого июля две тысячи первого года соседи обнаружат труп выпавшего с балкона Андрея Семашко. Хотя, почему именно двадцать шестого? Может, я и не долечу до двадцать шестого, раньше «приземлюсь». Нет, не раньше, иначе я бы знал о своей смерти.

Страх давно прошёл. И мысли в голове ворочались медленно, неторопливо. Слишком медленно для моего стремительного падения. Восемь этажей — не так-то и долго лететь, я давно должен был удариться о землю…

Серое марево вокруг. Кокон, не сковывающий движения. Не холодный и не горячий, не скользкий и не шершавый. Почти не ощутимый. Он был здесь. Давно, многие миллиарды лет, целую миллисекунду назад. С того самого мига, как лопнула последняя нить, связывающая меня с настоящим. Я никуда не летел. Время, способное быть прозрачным, словно горный воздух, густым и липким, как кисель, резиново-упругим, упрямым, начало затвердевать. Застывать, как застывает смола, превращаясь в янтарь. И мушка, задевшая его своим крылышком, отныне тоже лишь часть янтаря…

Мне никогда больше не увидеть Ксюшу. Не получится у нас долгой счастливой жизни втроём на берегу тёплого синего моря. Всё будет совсем по-другому. Всё есть по-другому. И это хорошо. Потому что я знаю — как. Я видел.

Эпилог. Счастливое время

Конец декабря получился дождливый, серый и грязный. Я почти смирился, что Новый год будет таким же, хоть прогнозисты и успокаивали. Но разве им можно верить? У них достоверность пятьдесят на пятьдесят. Причём, та половина, что сбылась — это как раз плохие прогнозы.

Однако тридцатого к вечеру начало подмораживать. Температура упала до минус восьми, а рано утром тридцать первого пошёл снег. Не какая-нибудь мелкая крупа, а настоящий, по-зимнему красивый снег. Он шёл, тихий, густой, сразу же окутавший город полупрозрачной белой вуалью. Он сыпал всё утро, и весь день, и вечером. Снег укрыл окаменевшую осеннюю грязь вместе с вмёрзшим в неё мусором, одел в белые шубы деревья. Снег убрал город лучше целой армии дворников, приготовил его к празднику. Наверное, автомобилистам не очень-то нравились выросшие за один день сугробы. И тем, кто тридцать первого выходил на работу, не нравились. Но нам что до них? В школе каникулы, у Светланы в налоговой — выходной. Мы не трудоголики, мы все деньги мира заработать не собираемся. Мы к празднику готовимся, как белые люди.

Вообще-то встретить Новый год как положено, дома, в кругу семьи, за праздничным столом, с телевизором в качестве основного развлечения, в этот раз не получалось. Всё из-за Андрюшки. Вернее, из-за его фантазий и моего длинного языка. Ещё в октябре, когда день рождение ему отмечали, он канючить начал. Мол, что это мы всё дома и дома празднуем. Скучно ему, видите ли. И надо же было мне ляпнуть: «Закончи сначала семестр без девяток, тогда и будешь командовать». А он взял и закончил. Даже по английскому сумел на десятку вытянуть, чего я никак от него не ожидал. Мы со Светланой в языках — дуб-дерево. В смысле, дуб и сосна. Это по математике, скажем, мама подсказать могла. Ну и я по биологии там, по химии — куда ни шло. По физкультуре, само собой, — но по физкультуре Андрюхе помощь, слава богу, не требуется. А по языкам — глухо. Значит, своим умом и упрямством одолел. И мне теперь обещание выполнять приходится. И пока нормальные люди праздничный стол накрывают, мы напяливаем шубы и на центральную площадь тащимся, Новый год под ёлочкой встречать.

На удивление, маршрутки ещё бегали. На удивление и к радости, потому как я уже прикидывал, сколько придётся отлистать таксисту за поездочку в новогоднюю ночь. Но маршруточники тоже хотели подзаработать, гоняли свои «газелины» по ночному, ставшему в одночасье зимним, городу — благо, снег прекратился, и муниципальщики успели расчистить пусть не все, но хотя бы центральные улицы.

Маршрутки бегали, и мы тормознули одну чуть ли не напротив дома. Как оказалось — очень удачно, через несколько минут людей в неё набилось по самое не могу. И что народу дома не сидится? Куда прут?

Куда прут, мне стало ясно, едва вся гурьба вывалила на площади. Собственно, площади уже не существовало — сплошное море людей. Оно всё прибывало и прибывало, люди стекались по прилегающим улицам, вылезали из маршруток, такси, бесконечных верениц припаркованных у тротуаров машин. Нет,