Главред: назад в СССР 4 - Сергей Анатольевич Савинов

Я тут же вспомнил, как родители отправляли нас с Тайкой во двор с зеленым «паласом» из большой комнаты. Он и сам был огромный, но тонкий, из какого-то искусственного материала, а потому легкий. Я представлял, будто бы это было травяное поле, и с удовольствием на нем играл. А иногда мы ходили всей семьей на берег Любицы, потому что жили недалеко от нашей речушки. Рядом с диким пляжем и гребной базой склон был укреплен бетонными плитами — ходили слухи, что там планировали перекинуть еще один мост. Не знаю, как обстояли дела в реальности, но уклон плит был настолько удобным, что на них мы раскатывали ковры и поливали их водой из ведра. В речку стекала накопленная за месяцы грязь, которую не брал даже наш пылесос «Тайфун», и потом нужно было дождаться, когда ковры высохнут. Мы ведь тогда даже не задумывались, что загрязняем Любицу. И так делали жители всех окрестных домов в Забережье. Вот ведь человечище, этот Якименко, подумал я. Только сейчас, в новой жизни в прошлом я точно знал, как исторически именовался квартал, где я вырос…

— Скажи мне, как ты эту тушу одна из квартиры вынесла и еще на перекладину умудрилась закинуть? — я искренне удивился, увидев, что это Аглая столь яростно молотила по ковру.

— Привет, — улыбнулась она, а потом запоздало нахмурила брови. — Что поделать, приходится. Папа не приехал, а тебя тоже не дождешься. Да и вообще, в СССР слуг нет, все сами.

— А я вот как знал, что тебе помощь нужна, — я мягко перехватил у девушки выбивалку и от души отхлестал ковер, представляя, что это Синягин, Хватов и все остальные, кто портил мирную жизнь своим существованием.

Пылища поднялась такая, что я сам закашлялся и зажмурил глаза, а Аглая благоразумно отошла в сторону. Хорошо хоть свой спортивный костюм надела и какую-то старую куртку, а не вышла при всем параде. Она может. Зато волосы из-под шапки выбиваются так, будто она только что вышла из парикмахерской. Или?..

— Красивая прическа, — я попытался улыбнуться, хотя по щекам текли слезы, вызванные пылью. — А вот одежда, пожалуй, подобрана слишком смело. Или ты планируешь показать Инне Альбертовне старые кварталы нашего города?

— А ты откуда знаешь?.. — начала было Аглая, но потом весело рассмеялась. — Понятно. Это мама тебе рассказала, когда и куда мы пойдем?

— А ты намеревалась от меня это скрыть? — я иронично поднял бровь, но проклятая пыль опять все испортила, и пришлось заморгать.

Теперь мы уже оба рассмеялись, и как-то сразу стало понятно, что напряжение между нами ослабевает. Не знаю, конечно, что чувствовала Аглая, но почему-то я был уверен — примерно так же.

— Ты знаешь, — когда мы успокоились, я наконец-то решился сказать, перед этим промыв глаза талым снегом. — Столько всего случилось за эти дни… Но у меня все равно было время подумать.

Девушка внимательно смотрела на меня, чуть прищурившись.

— Так вот, — я продолжил. — Сейчас кто-то из типографских наклеивает на стенд сегодняшний выпуск вечерки. Вокруг собираются люди, читают… У них глаза лезут на лоб, они не верят, читают заново, переспрашивают друг у друга, спорят. Это лучший номер и самый жесткий, какой мы только выпускали.

— Не сомневаюсь, — Аглая улыбнулась едва заметно, лишь уголками губ. — Догадываюсь, что о перестройке. Или о победе лыжницы Ординой?

«И ты знаешь!» — с удивлением подумал я. Но вслух сказал другое.

— О перестройке, — я кивнул. — И еще кое-что интересное напечатали. Такое, что весь январский Пленум на задний план отодвинуло. Но главное даже не это…

— А что? — в голосе девушки звучали одновременно тревога и надежда.

— Главное, что я сейчас не у дома номер шесть по улице Профсоюзов, — я набрал в грудь побольше воздуха. — Я понял, что в жизни есть не только работа. Что можно многое поручить другим, не браться за все самому, не пытаться охватить бесконечность и всюду успеть.

— Я тоже кое-что поняла, — наконец, Аглая улыбнулась в полную силу. — Дело не в том, что лезешь в самое пекло, не жалея себя и наплевав на волнующихся за тебя людей… Мы все не идеальны. Мы сотканы из противоречий. Главное — это понимать свою несовершенность, принимать ее и идти дальше. Пытаться найти гармонию. Я не хочу, чтобы ты отказывался от своей работы. Ты просто не сможешь быть просто кабинетным начальником. И ведь что самое смешное… — она приблизилась ко мне, продолжая смотреть в глаза. — Я бы никогда и не смогла полюбить такого. Человека в футляре. Поэтому я просто хочу, чтобы ты был осторожен и рисковал только тогда, когда это действительно необходимо. Когда по-другому никак.

— А знаешь… — я обнял ее за плечи и притянул к себе, мы прижались друг к другу лбами. — Все эти риски, все эти замечательные истории не имеют смысла, когда нет того, кому можно обо всем этом рассказать.

Момент был просто восхитительно идеальный. Пока в него не вмешалась непобедимая сила.

— Стоят тут, жмутся! Постыдились бы перед окнами! — в нашу сторону потрясала клюкой бабулька, закутанная с головы до ног.

— Это баба Шура, — Аглая с сожалением отстранилась. — Ее из деревни перевезли, тяжело старушке. Далеко не уходит, потому что дорогу назад не найдет, такое было уже. Вот и гуляет вокруг дома часами.

— Не будем смущать бабу Шуру, — улыбнулся я. — Тем более что я с работы, не ел ничего с обеда.

Я решительно стянул побитый ковер с перекладины, Аглая помогла мне скрутить его и закинуть на плечо. Потом я протянул девушке свободную руку, она вложила свою ладонь в мою, и мы двинулись к такому знакомому и родному подъезду.

* * *

Краевед Якименко шел по заснеженной улице. Кто-то однажды пошутил, что он знает в Андроповске каждый двор, и ему понравилось. Якименко любил этот город и его уходящую в небытие историю воспринимал как личную трагедию. До тех самых пор, пока