Заворг. Назад в СССР. - Михаил Васильевич Шелест

по спасению СССР и пускал судьбу на самотёк, пытаясь уйти в нирвану.

- Ты вариатор отпусти немного. Фарш плотный идёт. Гореть на шкуросборнике будет.

Лёха выпучил на меня глаза.

- Сам хотел это сделать. Как ты узнал? Ты же даже не трогал фарш.

- По звуку. Забыл, что у меня слух музыкальный.

- И не знал даже.

- Приходи ко мне двенадцатого, узнаешь.

- Так, ты приглашал уже.

- Так, я и говорю: «Приходи узнаешь, какой у меня музыкальный слух».

В токарке, в которую я попал, пройдя через неработающую часть рыбного цеха, поздоровавшись кивком головы с технологами и завпроизводством, проводившими в диспетчерской планёрку.

- Привет, Фёдор Тимофеевич, - поздоровался я с токарем.

- Здорово, Михал Васильевич.

Этот «я» во время работы ко всем обращался по имени отчеству. Особенно к старшим по возрасту.

- Что привело? Давненько не захаживал. С неделю, наверное. Как с тормозами вашими закончили, так и всё. Забыл сюда дорогу.

- Хех! Забудешь тут. Как без твоих золотых рук обойтись?

- Да ладно-ладно, не прибедняйся. Твои пружины с подкруткой проволоки вокруг оси, это о-го-го... Та ещё голова нужна, чтобы придумать такое.

-Ну… У меня только голова, может быть, а у тебя к голове ещё и руки золотые.

Фёдор Тимофеевич, мужик под метр девяносто и пошире меня раза в полтора, с ручищами, как у биндюжника, в смысле, - портового грузчика. Коренного киевлянина, ранее работавшего токарем на заводе «Маяк», производившем магнитофоны известной модели. Любил все поверхности валов точить с нулевым классом чистоты обработки. Ну, или очень близкому к нему. Привык он так работать. Мы на него бурчали поначалу, но потом и сами привыкли. Особенно я, потому что оборудование в фаршевом цехе было с такими валами. Потому и работало с семьдесят первого года практически без поломок.

- Что хочешь?

- Пружину нужно навить диаметром во, - я показал окружность, полученную путём смыкания указательных и больших пальцев обеих рук.

- Михал Василич…

Токарь укоризненно покачал головой. Я рассмеялся и протянул ему раскрытую тетрадь, где был нарисован «эскиз» будущей трубы для вытяжки.

- О, как! Солидный эскиз! – уважительно нахмурился токарь. – Аккуратно и понятно. И для чего тебе такая труба?

- Вытяжки будем ставить на оттайки. Задолбал этот пар!

- Нормальная идея. Хреновый у вас там климат… Какие сроки. Не прямо же сейчас?

- Не-не… Хотя… Когда сможешь, так и приступай. Я тебе заявку оставлю. Дальше сам решай. Но чтобы к утру было готово!

Закончил я фразу строгим голосом, так, что токарь вздрогнул.

- Ха-ха-ха! – засмеялся он. – Ну, рассмешил! Хорошая шутка!

Посмеялись, вышли на шкафут, закурили. Я здешний курил. Спортсмен, хе-хе...

- Тут вот ещё что, Тимофеич. Помнишь игрушку, что ты Генке в том году делал?

Токарь бросил на меня взгляд и снова уставился в бескрайнее море.

- Ну…

- Сделаешь мне такую же?

- Тебе-то зачем? – буркнул точила. – Тот конкретный был человек, хоть и молодой. А тебя куда несёт? Правильный вроде парень. Комсорг, молодой коммунист… Зачем тебе, э-э-э, такая игрушка.

Я помолчал.

- Ты в чертовщину веришь? – спросил я.

- Кхм! – кашлянул токарь. – Вообще-то я, хоть и коммунист, но в бога верую.

- Ну, значит и в чёрта тоже веришь. Так вот не знаю, кто ко мне приходил, но сказал, что скоро в стране будет полный пи*дец. И начнётся всё после девяностого года. Страны не станет. На улицах будут бандиты хозяйничать. И без, хе-хе, оружия лучше и не ходить. Очень чётко было мне показано, что случится. Вот я и решил…

Фёдор посмотрел на меня с озабоченностью.

- Ты не переутомился, как наш профорг, случаем?

Я вздохнул.

- Вроде, нет. Да и списываюсь я в мае. Замену потребовал. Что тут осталось-то? И не ловлю я чертей. Просто сны снятся. Это я так назвал сие, чертовщиной. А то, может быть и наоборот, предупреждение свыше идет.

- Хм! Не святой старец ты, чтобы тебе видения приходили. Или я чего-то не знаю?

- Не-не! Точно не святой! Однако вот… Отягощён откровениями…

- Хм! Заговорил-то как витиевато. Как наш батюшка в Ильинской церкви.

- Ходил туда? – удивился я.

- Ходил, - со вздохом ответил Фёдор.

Я подумал-подумал и решился.

- Я больше скажу, Фёдор Тимофеевич… В этом апреле в Припяти атомная станция загорится и реактор взорвётся. На Киев радиация ляжет, но не много, не очень смертельно.

- Что значит, «не очень смертельно»? – удивился токарь.

- Ну… До шестисот микрорентген.

- Сколько? Да ты понимаешь, сколько это?!

- Понимаю. Мы проходили по военке. Пятьдесят – это край, за которым последствия.

- Именно! А ты – шестьсот. Гонишь ты, Михал Василич!

- Посмотрим. В апреле бахнет. Двадцать шестого. Но объявят об аварии только двадцать седьмого апреля. Тогда же начнётся эвакуация населения Припяти. Двадцать восьмого об аварии сообщит ТАСС.

Я закрыл глаза и «замогильным голосом произнёс:

- «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Повреждён один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия»

- Знаешь что, Василич. Я думал, что ты нормальный парень, а ты…

Он сплюнул в море и выбросил окурок сигареты.

- Таким не шутят, - процедил он. – У меня семья в Киеве и сестра в Припяти.

- Так я и не шучу. Я помню, ты говорил про жену и детей. Про сестру не помню. Телеграфируй, чтобы срочно уезжала.

- Да, ну тебя, Василич! – он махнул рукой. – Скажешь тоже. Как я телеграфирую? Ты херню несёшь, и думаешь, что я поведусь на твой прикол?!

- Ты охренел, Тимофеич?! Какой прикол? Я что е*анутый?! Посмотри на меня, я похож на человека, готового получить от тебя железякой по башке, и оказаться за бортом. За такие приколы убивают. И не мне тебе об этом говорить. Ты сам с понятиями.

Токарь бросил на меня косой взгляд.

- Ты представляешь, как я буду радировать? Что я ей напишу? Срочно уезжай, будет взрыв на ЧАЭС? Меня тут же гэбэшники примут.

- Письмо напиши. Ещё месяц целый. Дойдёт. Как раз перегрузчик ждём. Трюмы полные.

- Письмо? Хм! Вариант! Только не поверят ведь! Подумают с ума сошёл вдали от дома.

- А ты напиши, что у нас тут ясновидящий работает. Что не первый раз сходились