Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич

Ирумов как-то естественно перешел на «ты», а говорил жарко и убедительно, наклоняясь к собеседнику, вроде хотел прижаться всем телом. Казалось, он с трудом удерживается от того, чтобы броситься сейчас же устраивать встречу с приятелем-банкиром в музейном зале.

Комэск привык верить эмоциям. Собственно, таким было негласное правило, установившееся когда-то в неразберихе классовых битв: если человек говорит страстно, а доказательств обратного нет, и никто не готов выйти и срезать его изобличающим словом — такому было принято верить, тем более на первый раз. Случалось, конечно, говоруны обводили вокруг пальца товарищей, сослуживцев, начальство. Но ЧК не обманешь и сколь веревочке ни виться — конец на памяти Семенова у всех таких ловкачей приключался один.

«А и хрен вас тут разберет, — думал он, глядя на возбужденного Ирумова. — Перемешалось всё, кто друг, кто враг…».

— Они похожи с дедом — одно лицо! — продолжал убеждать Ирумов. — Сам убедишься! Тут никакого кидка быть не может!

— Ладно, сворачивай агитацию, — Семенов не понял, что такое «кидок» но спрашивать не стал. — Что мне делать-то надо?

— Да ничего особенного! — улыбнулся Ирумов. — Это ж не в атаку ходить. Из музея прямиком в банк, документик подпишешь, коньяку выпьем, и поедешь домой с чемоданом денег!

— Подумать надо, — сказал Семенов, хотя уже решился. — Обмозговать.

— Ты только этому, лысому своему, ничего не рассказывай, — насторожился Ирумов. — Темный он тип, чтоб ты знал. Профессиональные охранники все друг друга знают. А этого никто… Кто таков? Да и остальные из его команды темные. Откуда взялись? Ничего про него не известно. Странно, правда?

Комэск молча пожал плечами. Он понимал, что Молчун — птица высокого полета и в специфических профессиональных кругах его знают только на высшем уровне.

— В общем, не говори ему ничего — не его ума это дело!

Молчун, о котором столь неуважительно высказывался бизнесмен из списка «Форбс», слушал этот разговор, сидя в тонированном фургончике неподалеку от входа в парк и сжимал добела кулаки. «Клоп» был установлен в пломбу зуба комэска во время планового стоматологического осмотра. Он хорошо знал Ирумова — ныне преуспевающего «решалу», а в прошлом — одиозного проходимца с двумя условными сроками за спиной. Его бесило и то, с какой легкостью, судя по всему, складывалась очередная банковская афера — а ведь сколько законов писано-переписано, сколько понастроено контрольных механизмов — и то, что Ирумов отыскал слабое место железного краскома и попал точно в «десятку». Откуда знать неискушенному в реалиях современной жизни командиру, что никаких денег он не увидит, так как по отработанной схеме его «положат шпалой», как положили многих до него, поставивших свою подпись под документами и таинственно исчезнувших или открыто убитых.

Но на этот раз афера была обречена на провал. «Наверху» решили, что негодяев надо взять с поличным и провести показательный суд, в котором неподкупный герой Гражданской войны должен стать ключевой фигурой. В конце концов, для того и задуман весь проект, чтобы оздоровить общественные институты, пусть это дело будет эффектным началом.

Музей Гражданской войны располагался в двухэтажном старинном, но хорошо отреставрированном здании. Официально он существовал на гражданские пожертвования, хотя осведомленные люди знали, что спонсирует его банк «Основа», расположенный неподалеку.

Ирумов ждал у входа и, увидев в конце квартала безошибочно узнаваемую фигуру Семенова, за которым увязалась стайка любопытных мальчишек, с облегчением перевел дух. Они договорились, что придут без охранников, и этот лох действительно один! Самого Ирумова прикрывали пять человек в неприметной «Газели», стоящей на углу и наблюдатель в музее. Хотя основные события развернутся не здесь, но когда речь идет о миллиарде, лучше перестраховаться!

Приветливо улыбаясь, Ирумов двинулся навстречу, тепло встретил гостя, провел через мраморный вестибюль мимо древних скульптур и муляжа лошади с обнажившим шашку конником. Народу было немного — несколько пенсионеров да приезжие, рассматривающие революционное оружие, буденовки, кожаные комиссарские куртки и портреты героев.

— Вот, сейчас! — торжественно объявил Ирумов перед входом в очередной зал.

И действительно, через мгновенье они оказались перед писанным маслом портретом: богатырь в бурке с русым чубом, лихо закрученными усами, с кинжалом и шашкой, на фоне южнорусского пейзажа. Рядом с портретом стоял полноватый мужчина в хорошем костюме с тщательно подобранным галстуком. Он бросился навстречу вошедшим, с улыбкой, демонстрирующей открытую простецкую натуру и широкий полет души.

— Здравствуйте, дорогой Иван Мокич! — радостно воскликнул он. — Я рад, что встретились люди, которые делали революцию — вы и мой героический дед!

— Ну, говорил же, одно лицо! — довольно комментировал Ирумов.

Сходство действительно было поразительное. Только внук был безус и лысоват. Комэска Семенова будто по голове ударили: на него в четыре глаза смотрел тот самый есаул Никишкин, который повесил его в девятнадцатом году! Сердце бешено застучало, кровь ударила в мозг, лицо исказилось накатившей яростью.

— Ах, сучья контра! Перекрасились и сюда добрались! — страшно прохрипел он.

Лязгнула выдергиваемая из ножен шашка. «Решала» и банкир обмерли в предсмертном ужасе. Семенов ударил без замаха, в конце начатого движения, снизу-вверх и слева-направо. Последняя треть клинка наполовину пересекла банкиру горло под кадыком, голова неестественно запрокинулась, и он упал, забрызгав кровью стену, картину и сапоги комэска. Ирумов истошно заверещал и закрыл голову руками. Пехотинцам рекомендуется в таких случаях прикрываться поднятой винтовкой, но и железо помогает далеко не всегда. А уж скрещенные руки и вовсе негожая защита! Серый клинок вошел ему в основание шеи, засев в ключичной кости. Семенов подождал, пока тот начнет падать и выдернул шашку на себя.

— Сто первый! — кричал кто-то за спиной. — Тревога! Группу в музей!

Семенов, не обращая ни на что внимания, рубил ненавистный портрет. Когда от старшего Никишкина остались только клочья, он пришел в себя и осмотрелся. Мертвенно-бледный широкоплечий парень в черном костюме и с витым проводом от воротника к уху, держал в одной руке рацию, а в другой пистолет. Но держал не угрожающе, а растерянно — в опущенной руке, обессиленно прислонившись спиной к стене. Видно было, что разыгравшаяся только что жестокая сцена подорвала боевой дух и полностью его деморализовала.

— Подмогу вызвал, контра?! — Семенов погрозил кулаком, вытер и бросил в ножны клинок, бросился в соседний зал, рванул ручку окна и, распахнув раму, выпрыгнул на улицу.

Из-за угла слышались крики и топот ног. Семенов огляделся: слева длинная улица, никуда не свернешь, если начнут стрелять в спину, прямо сквер — можно при необходимости укрыться за деревьями. Он извлек маузер и, придерживая шашку, рванул к скверу. Но тут из-за угла, визжа и скрипя, выскочила потрепанная «Газель». Двери распахнулись, наружу выскочили вооруженные люди, размахивая пистолетами, бросились в погоню. С другой стороны затормозил микроавтобус с тонированными стеклами. «В клещи берут, гады»! — мелькнула злая мысль.

Но из микрашки выскочил Молчун, Юрий Борисович и еще несколько человек. Раздались выстрелы, нападающие рассеялись, прячась за столбы и деревья. Семенов бросился к микроавтобусу. Вдруг почувствовал, как случалось, в горячке не одного боя — всей кожей, каждым волоском: он под прицелом, сейчас прилетит пуля! Но Молчун выстрелил и, очевидно, попал — чувство опасности исчезло.

— Спасибо! — сказал Семенов.

— Давай за автобус, — бросил тот.

На углу затормозил огромный военный грузовик, из-под брезентового тента посыпались одетые в бронежилеты и каски бойцы с автоматами.

Нападающие бросали оружие и поднимали руки или ложились на мостовую.