Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский

Пощупал пульс в нескольких точках, оценил цвет кожи, температуру, капиллярный возврат.

— Тромбоз подколенной, — констатировал он спокойно, как будто говорил о погоде. — Полная окклюзия. Ишемия… третья степень, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Давно?

— Обнаружили около часа назад. Но симптомы могли развиваться постепенно — пациент под седацией, хорея, не сразу заметил изменения.

— Причина?

— Предположительно — эмбол из сердца. У него вегетации на митральном клапане, подозрение на инфекционный эндокардит.

Ахметов хмыкнул — коротко, неопределённо.

— Эмбол, говоришь… — он ещё раз посмотрел на ногу, прищурился. — Посмотрим. Иногда всё не так, как кажется.

Он повернулся к операционной сестре — немолодой женщине с усталыми глазами и уверенными руками.

— Стандартный набор для тромбэктомии. Катетер Фогарти, размеры четыре и пять. Гепарин в растворе. И приготовьте шунт на всякий случай — бедренно-подколенный, шесть миллиметров.

— Уже готово, Рустам Ильич, — она кивнула на разложенные инструменты. Его в нашей больнице знали, он часто дежурил здесь.

— Отлично. Люблю работать с профессионалами.

Он подошёл к раковине и начал мыть руки. Я встал рядом.

— Как пойдём? — спросил я.

— Стандартная тромбэктомия катетером Фогарти, — Ахметов говорил размеренно, спокойно, как будто объяснял студенту на лекции. — Доступ к бедренной артерии в паховой области. Артериотомия. Вводим катетер в просвет сосуда, продвигаем дистально до места окклюзии. Раздуваем баллон и вытаскиваем тромб. Простая работа, если нет сюрпризов.

— А если есть сюрпризы?

Он посмотрел на меня — быстрый, оценивающий взгляд.

— Тогда импровизируем. Хирургия — это джаз, Разумовский. Ноты знать надо, но играть приходится по ситуации, — он помолчал. — Ты ассистируешь?

— Если не возражаете, — я предпочел чтобы в этой ситуации вел он, но все еще держал все под своим контролем.

— Не возражаю. Слышал, у тебя лёгкая рука.

Мы закончили мыться, облачились в стерильные халаты и перчатки — двойные, как положено при сосудистых операциях. Подошли к столу.

Арсений смотрел на нас снизу вверх — испуганными, блестящими от слёз глазами. Он ничего не чувствовал ниже пояса — спинальная анестезия работала, — но всё видел и слышал. И это было, возможно, хуже.

— Арсений, — Ахметов наклонился к нему, и его голос стал мягче, теплее. — Меня зовут Рустам Ильич. Я сосудистый хирург. Сейчас мы достанем из твоей ноги то, что мешает крови течь. Ты ничего не почувствуешь — анестезия работает. Но если вдруг станет страшно, тревожно, плохо — сразу скажи, и Артём даст тебе что-нибудь успокаивающее. Понял?

— П-понял… — голос Арсения дрожал.

— Хорошо. Закрой глаза и думай о чём-нибудь приятном. О том как с девочками гуляешь, например.

— Я… я смогу?.. — в его голосе была такая надежда, такая отчаянная мольба, что у меня сжалось сердце.

— Сможешь, — сказал Ахметов твёрдо. — Если будешь лежать спокойно и не мешать нам работать.

Это было обещание, которое он не мог гарантировать. При третьей степени ишемии, при неизвестном источнике тромбоза, при куче осложняющих факторов — исход был непредсказуем.

Но Арсению сейчас нужна была надежда. А не правда.

— Скальпель, — сказал Ахметов.

Операция началась.

Первый разрез.

Ахметов вёл лезвие уверенно, без колебаний — точно по линии, которую мысленно провёл секундой раньше. Кожа разошлась, обнажая жёлтый слой подкожного жира, блестящий от влаги.

— Зажим. Коагулятор.

Я подавал инструменты, разводил ткани, останавливал мелкие кровотечения. Мы работали молча, синхронно, как будто репетировали это много раз. Хотя виделись впервые.

Хорошие хирурги — они как хорошие музыканты. Могут играть вместе, даже не зная друг друга. Потому что язык один. Потому что правила одни. Потому что музыка — одна.

— Глубже, — скомандовал Ахметов. — Разводи фасцию.

Я развёл ткани крючками. Под фасцией открылись мышцы — красные, влажные, живые. И между ними — сосуды. Вена и артерия, идущие параллельно.

— Вот она, — Ахметов указал на пульсирующий сосуд. — Бедренная артерия. Красавица.

Артерия действительно была красивой — гладкая, розовая, упругая. Она пульсировала в ритме сердца, и с каждым ударом по ней пробегала волна — видимая глазом, ощутимая пальцами.

Но где-то ниже эта волна обрывалась. Где-то там, в глубине ноги, кровь упиралась в преграду и останавливалась.

— Выделяем, — Ахметов осторожно отделил артерию от окружающих тканей. Наложил сосудистые зажимы — специальные, мягкие, не травмирующие стенку сосуда — выше и ниже места предполагаемой артериотомии.

— Катетер Фогарти, пятёрка, — скомандовал он.

Славик подал инструмент — длинную тонкую трубку с надувным баллоном на конце. Похоже на воздушный шарик на палочке, только маленький. И смертельно серьёзный.

Ахметов сделал небольшой — миллиметров пять — разрез на стенке артерии. Из разреза показалась тёмная кровь — не алая, как должна быть артериальная, а тёмная, венозная почти. Застоявшаяся.

Он ввёл катетер в просвет сосуда. Начал продвигать его вниз, по ходу артерии, в сторону голени.

— Пошёл… — комментировал он вполголоса, чувствуя кончиками пальцев сопротивление тканей. — Пошёл… хорошо идёт… — пауза. — Есть. Упёрся. Вот он, голубчик.

Он раздул баллон — накачал его физраствором через специальный порт — и начал медленно, осторожно вытягивать катетер обратно.

И вместе с катетером вышел тромб.

Длинный, тёмно-красный, плотный. Похожий на жирного червяка или на кусок печёнки. Сантиметра три-четыре в длину, с неровными краями, с какими-то включениями внутри.

— Вот он, — Ахметов положил тромб в металлический лоток. — Причина всех бед. Посмотри, какой красавец.

Я посмотрел. Тромб лежал на дне лотка — мёртвый, безобидный теперь. Кусок свернувшейся крови, который чуть не стоил парню ноги. А может, и жизни.

Ахметов снял зажимы с артерии.

Кровь хлынула в просвет сосуда — яркая, алая, живая. Пульсирующая волна побежала вниз, к голени, к стопе.

— Пульс? — спросил Ахметов, не поднимая головы от операционного поля.

Я нащупал артерию ниже места операции.

Толчок. Ещё один. Ещё.

— Есть пульс, — сказал я, и в моём голосе было облегчение, которое я не смог скрыть. — Хороший, наполненный. Ритмичный.

— Сатурация на стопе? — Ахметов повернулся к Артёму.

— Девяносто два… — анестезиолог смотрел на монитор. — Девяносто четыре… растёт! Пульсовая волна появилась!

— Отлично, — Ахметов позволил себе короткую улыбку. Первую за всю операцию. — Ну вот и всё. Сейчас ушиваем артерию и…

— Коллеги.

Голос Артёма изменился. Стал напряжённым. Тревожным. Таким голосом говорят, когда видят что-то плохое на мониторе.

— Что? — Ахметов поднял голову.

— Сатурация снова падает. Девяносто один… восемьдесят восемь… восемьдесят пять…

Я посмотрел на монитор.

Красная линия пульсоксиметра, которая только что радостно прыгала вверх-вниз, показывая живой пульс, выравнивалась. Превращалась в почти прямую черту. Как кардиограмма умирающего.

Нащупал артерию ниже операционного поля. Ничего. Пульс исчез. Опять.

— Не может быть… — Ахметов нахмурился. Его руки — спокойные, уверенные руки хирурга, которые никогда не дрожали — на секунду замерли в воздухе. — Ре-тромбоз? Прямо на столе? Такого я не видел лет десять…