Господин следователь. Книга 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Невольно улыбнулся, услышав фамилию купца. Когда услышал впервые, посчитал, что Высоцкий. Но нет, этот Высотский.

Ухтомский слез с коляски и постучал в двери.

— Тятеньки дома нет, — отозвался из-за дверей девичий голос.

— Нюшка, открывай, — потребовал пристав. — Тут полиция, а еще начальник из города.

Дверь открылась и на пороге возникла невысокая девочка. Нет, уже не девочка, но еще и не девушка. Угловатый подросток лет тринадцати или четырнадцати. Простоволосая, одетая в юбку и темную блузку.

— И что надобно? — с недовольством поинтересовалась девчонка, нисколько не тушуясь появлению полиции. И никакого страха в голосе.

— А надобно нам, уважаемая барышня, такое место отыскать, чтобы ваших односельчан допрашивать, — слегка насмешливо сообщил я. — У вас, говорят, просторнее будет, нежели у других.

Ждал, что барышня скажет — мол, в другую избу ступайте. Но нет, все-таки не решилась. Зато эта пигалица, смерив нас строгим взглядом, заявила:

— Подождите маленько, дорожки скатаю. Натопчете, стирай их потом.

Мы с приставом только переглянулись. Но ждать за порогом не стали — дождь идет, вошли внутрь, скромно помялись у входа, дожидаясь, пока аккуратная хозяйка не уберет половики.

Девчонка, складывая свернутые в рулоны дорожки друг на друга и утаскивая в угол, ворчала:

— Вчера убирала, сегодня опять убирай…

Дом Игната Сизнева внутри такой же, как все прочие. Образа в углу — мы с полицейскими дружно на них перекрестились, русская печь, стол, пара сундуков и лавки вдоль стен. Еще кросна — деревянный ткацкий станок.

Но кое-что отличало эту избу от других. Лавки застелены не привычными взору половиками с поперечными полосками, а с изображениями цветов, диковинных птиц и рыбин.

— Красиво, — похвалил я работу. — На такие половики и садиться жалко. Их только на стенку вешать, любоваться.

— Ох, не смешите барин, — усмехнулась девчонка. — Кому такое добро нужно?

— Не сама ли ткешь? — полюбопытствовал я, кивая на кросна.

— Сама только простые половики тку, что у всех, — отозвалась Нюшка, потом вздохнула: — Мамка-покойница мастерицей была. Смеялись над ней — мол, зачем тебе диковины всякие, она отвечала — красивше так.

— Может, уступишь? — поинтересовался я, не слишком хорошо представляя — куда дену эти половички?

— А сколько дадите? — быстро спросила девчонка, прищурив глазенки.

— Сколько обычный половик стоит? — спросил я у пристава.

Но тот лишь пожал плечами, неуверенно ответил:

— Может двадцать копеек, может и пять.

— Это от длины зависит, — вмешалась Нюшка. — Если длинный, во всю избу — так двадцать, а вполовину — гривенник.

Решив, что покупку следует отложить, махнул рукой:

— Потом поторгуемся, когда дело сделаю.

В доме тепло, поэтому снял с себя и плащ и шинель. Пристроив фуражку на деревянный гвоздик, уселся за стол и положил рядышком папку.

— Антон Евлампиевич, приступим, — кивнул я приставу. — Вначале коневладельцев доставьте — Федора Сизнева и Гаврилу Паромонова. Тащите по очереди, с кого начинать — без разницы.

— А с этой козой что? — спросил пристав. — Выгнать пока?

— Чего это, меня из собственной избы гнать? С места не двинусь! — возмутилась девчонка, изрядно меня насмешив. Нет, определенно не вписывается барышня в стереотип о забитых крестьянках.

— Тебе бы, коза-дереза, юбчонку задрать да ремешком поучить, — беззлобно сказал пристав, посмеиваясь в усы.

Думаю, лупить девчонку ремнем Антон Евлампиевич не стал бы, но из дома выгнал.

— Нюша, это ведь Анна? — уточнил я на всякий случай. Посмотрев на девчонку, спросил: — Аня, ты понимаешь, что на допросах посторонним нельзя присутствовать?

— А что я услышу? — фыркнула девчонка. — Про то, как наши мужики конокрада убили? Так это все знают, потому что либо сами били, либо смотрели, как другие бьют. Все, кроме тятеньки. Он в ту ночь на складе товары принимал — привезли поздно, а там и утро настало. Вчера вечером поздно пришел, поужинал, поспал и опять в город.

Ишь, мартышка, отцу алиби обеспечивает. Умная девочка. Сказал бы, что далеко пойдет, но не стану. Куда пойдет? В лучшем случае, замуж она пойдет не за нищего крестьянина, а за ремесленника или мелкого торговца. Уверен — с такой женой, торговец в гильдейские купцы выйдет.

— Понимаю, что ваш это дом, но придется тебе Анна Игнатьевна сходить погулять, — твердо сказал я. — Или боишься, что половички красивые украду? Обещаю — как все закончим, половички куплю и цену хорошую дам.

— Все не отдам, — сразу же заявила девчонка. — Продам штук пять, остальные на память о мамке оставлю.

Сунув ноги в сапоги (вот-вот, не лапти обула!), накинув какую-то кацавейку, Нюшка уже на выходе спросила:

— Вы, барин, учителем не желаете стать?

— Учителем?

Признаться, малость опешил от такого вопроса. Учителем был в той жизни и, как говорят, неплохим.

— Вы, барин, очень толково все излагаете, убедительно. Мне с вами даже спорить не хочется. А наш Никита Сергеевич, что в школе грамоты вместе с батюшкой Никодимом уроки вел — тот завсегда орал.

— Особенно на тебя, — предположил я.

— Ага, — с удовлетворение согласилась Нюшка. — Говорил, что девкам грамота не нужна, считать им тоже не нужно, им мужа ублажать да рожать надо. Но он орал, когда трезвым приходил, а пьяненький добрый. А вы, наверное, в школу бы пьяным не приходили, но не орали.

— Нет, не хочу в школу. Учителя маленькое жалованье получают, — нашелся я, почти не погрешив против истины.

Допустим, преподаватели гимназии — если имеют чин, получают достойное вознаграждение, сопоставимое с моим, а то и больше. Но в земских школах, не говоря уже о церковно-приходских или школах грамоты — кошкины слезы. Пятнадцать рублей в месяц — разве деньги? С таким жалованьем и я бы пьяным на уроки стал приходить.

Городовые привели ко мне первого подозреваемого — Федора Сизнева, тридцати пяти лет от роду. Сизнев поведал, что в ночь убийства проснулся от лая собаки, к которой присоединились все остальные шавки, выскочил на улицу. Услышал шум на другом конце деревни, у дома Гаврилы Паромонова, побежал туда. А там, возле своей конюшни, Гавриила бил незнакомого мужика. И не один лупил, помогали родичи — два родных брата Паромоновых и два двоюродных — Семен и Егор Терехины. Сам Федор никого не бил, только смотрел.

Доставленный вслед за Федором, Гаврила Паромонов, сорока семи лет, дал свои показания — ночью спал, проснулся от лая собаки, выскочил и побежал. Видел, как Федор Сизнев бил конокрада, что пытался украсть его мерина. Федору помогали родные братья в количестве трех человек и двоюродные — Иван и Игнат Терехины. Из Сизневых не бил вора только Игнатий, которого не было.

Нет, это не Фуэнте Овехуна, это похлеще.

Допрос двух главных подозреваемых затянулся надолго. Решив, что на сегодня хватит, и сам не обедал, и полиция голодная сидит, велел передать прочим, чтобы завтра с утра подходили к дому Игнатия Сизнева.

— Что дальше станем делать? — поинтересовался пристав по дороге домой.

Антон Евлампиевич присутствовал на обоих допросах. Не вмешивался, тихонько сидел в сторонке и помалкивал. Но ему не было команды вмешаться и угрожать. Был бы один только подозреваемый, сыграли бы мы с Ухтомским в «злого и доброго». Когда двое, смысла нет.

— Допрошу остальных, для очистки совести конюшни осмотрю.

— А конюшни зачем? — не понял пристав.

Да, зачем осматривать конюшни? Следы крови дожди смыли.

— Когда городовые первый опрос провели, мужики говорили, что конокрад уже лошадь из конюшни выводил, — пояснил я. — Возможно, запоры сломал или замки.

— Какие замки? Зачем? — удивился Ухтомский. Увидев мой изумленный взгляд, пояснил. — Иван Александрович, никто на конюшню замки не навешивает. Не дай бог пожар, так замок не враз и откроешь, а засов откинул — и все.

На следующий день наладился настоящий конвейер. Крестьяне деревни к Борок подходили по очереди в дом Игната Сизнева давать показания.