Благословенный. Книга 4 (СИ) - Коллингвуд Виктор

Затем я дёрнул шнур звонка, и в кабинет вошли люди Скалона.

Впрочем, Воронцов, непричастный напрямую к восстанию и убийствам, после допросов получил сравнительно мягкое наказание — после конфискации всех активов, имевшихся у него в стратегически важных предприятиях, ему разрешили выехать в Калифорнию. Семён Воронцов остался в Лондоне, став, так сказать, «невозвращенцем».

Каменноостровский дворец был передан по медицинскому ведомству и стал основой Императорского гошиптального и опытового заведения, под который была отведена добрая половина Каменного острова. Мы с семьёю переселились обратно в Зимний дворец, за летнюю резиденцию оставив Царское Село.

Из-за чрезвычайного происшествия Конституция была оглашена позже, 3-го января нового 1799 года. Подумав, я решил, что так даже лучше — теперь праздник в честь Основного закона придётся на общие новогодние праздники, и не потребует отдельного выходного дня. В масштабе сотен лет это будет серьёзный профит!

Пётр Алексеевич Пален по результатам разбирательства был признан виновным в заговоре как один из главарей мятежа; но, ввиду деятельного раскаяния, освобождён от наказания. Остальным повезло меньше: обер-прокурор Беклешов получил 10 лет каторги, Голицын и Юсупов по 8 лет. Князь Яшвиль погиб во время солдатского бунта, генералы Беннигсен, Макаров, Аргамаков и Ливен, а также десять мене значимых персон были убиты в моей спальне. Два десятка обер- и штаб-офицеров, как злоумышлявших совершить покушение нао своего воинского начальника, были без особых сантиментов расстреляны во дворе Петропавловской крепости; их тоже приписали к погибшим в Каменноостровском дворце.

До конца жизни Пётр Алексеевич Пален безвылазно проживал в своём лифляндском имении. Он вёл там самую простую, безгрешную жизнь: увлечённо занимался хозяйством, был одним из первых, кто купил паровую молотилку и локомобиль. И только один день в году, 21 декабря, в годовщину страшных событий в Каменностровском дворце, он с утра запирался в своём кабинете и напивался вдрызг.

Моя благодарность Косте была безгранична. Казалось, он действительно стал для меня братом: несмотря на всю мерзость своего развратного существования, он сохранил свои родственные ко мне чувства и, по сути, спас меня в то самое время, когда я столь самоуверенно полагал, что всё предусмотрел.

Определённо, мы родные люди, самые близкие друг к другу! Мы братья, и всегда будем держаться вместе! Что бы не случилось…

ЭПИЛОГ

Три года спустя. 13 марта 1802 года.

— Идиот! *****й идиот! Дебила кусок, хрен собачий, добланутый осёл, ****** в ********** на ***** ****! *********!!!

Константин Павлович стоял передо мною в своём Конногвардейском мундире. Он был бледен и с досадой кусал губы.

— Ты что устроил, ********⁈ Ты что, ***, устроил⁈ Как тебе такая ****** могла в голову прийти? Ты идиот? ТЫ ИДИОТ?

— Нет! — мрачно заявил Костя, продолжая смотреть в пол.

— Ты понимаешь, что ты сделал? Ты, *****, человека убил. Вы с дружками даму насмерть *******!!! Ты это понимаешь? Понимаешь ты это, мать твою ******!!!

— Да! — в том же тоне ответил Константин, начиная медленно краснеть.

— Тебе что, ******, жена не даёт? Или тебе любовниц мало? У нас одних актрис — четыре театра. Шесть трупп, на*** *****!!!. Бери любую и ***, не хочу. Так на кой *** тебе эта Арауджио сдалась?

Костя мрачно скривился.

— А чего она… Целку строила, а сама ****** с Боуром! Чего она тогда выделывалась, как герцогиня Кентская?

Ааааааа…. Твою мать! Ну как так-то?

История, приключившаяся два дня назад, потрясла Петербург и меня лично до самой глубины души. Три года тому назад я пригласил в Петербург ювелиров, умеющих резать камеи и геммы. Хотел избавить благородное дворянство от лишних трат, идиот! Так вот, одним из них оказался Эммануил Арауджо, принадлежавший к знатной и знаменитой португальской фамилии.

У господина этого была супруга (именно что «была», чёрт их всех раздери), молодая обаятельная француженка. Я сам её не видел, (а может, и видел, но не запомнил), но, по наведённым постфактум справкам, мадам Араужо была чудо как хороша: высокая, стройная, темноволосая и, по моде, темноглазая; в общем — совсем не пара своему немолодому полному супругу. И вот на неё-то вдруг обратил внимание Константин Павлович, давно уже кобелировавший направо и налево. Понятное дело, такому высокородному господину не к лицу было ухаживать за женой «обслуживающего персонала»; и к даме, как водится, попросту подослали адъютанта с известного рода предложением, которое та… с негодованием отвергла!

Это было оооочень неожиданно! Костик не привык к отказам, да ещё и от дамочек, стоявших на пять-шесть непреодолимых ступеней ниже его по социальной лестнице! Константин решил навести справки о предмете своей страсти, и выяснил, что дама не без греха. Оказывается, господин Араужо зря радовался аристократическим знакомствам жены: мадам не слишком строго блюла супружескую верность. Любовником её оказался генерал Карл Боур, тот самый собутыльник и приятель Константина. Два-три раза в неделю она отправлялась в гости к баронессе Мордхейм, куда в условленный час за нею приезжал в наемной карете человек с запискою от любовника. Получив записку, прелестная мадам выходила из дома, переодетая до неузнаваемости, и извозчик увозил ее на другой конец города, к дому генерала Боура. Вечером она приезжала к баронессе, снова переодевалась и отправлялась к мужу.

Прознав всё это, Константин наш Павлович оторопел окончательно. Боур, конечно, был весьма сомнительного свойства человек, но мадам Араужо предпочла ему не изменять с Великим князем. И всё это его крепко задело…

10 марта 1802 года извозчик в условленное время подъехал к дому баронессы, передал записку лакею. Мадам Араужо выбежала из подъезда, и села в сани. Но вместо особняка Боура сани остановились на Дворцовой набережной, у Мраморного дворца, где услужливые лакеи гренадёрского вида с почетом взяли несчастную даму под локоток и провели внутрь. И здесь началось самое скверное…

Великий князь Константин Павлович ждал её в кабинете, очевидно, уже сгорая от нетерпения. Увидев его, мадам Араужо закричала, стала отбиваться и царапаться как кошка. Костик к такому не привык: он пользовался огромным успехом у женщин (в его положении это было нетрудно). Придворные дамы обычно почитали за честь уступить ему, добиваться понравившейся женщины Великому князю не приходилось. И вот — ему отказали! И кто⁈

Через несколько минут великий князь выскочил из кабинета в страшных ругательствах и весь исцарапанный. То, что потом произошло с француженкой трудно описать. Великий князь был шефом Конного полка, и мадам Араужо была отдана во власть крепких и грубых парней-гвардейцев, как раз стоявших в карауле при Мраморном дворце.

Часов через шесть извозчик привез совершенно растерзанную мадам к дому баронессы. Она упала на руки подруги, прошептав: «Я обесчещена, я умираю…» и потеряла сознание. Баронесса Моренгейм отправила ее домой, где Араужо слегла в лихорадке, а под утро умерла.

Об деле этом написали едва ли не все европейские и многие русские газеты. Почти все они вышли под заголовками типа: «Умерла жившая в Большой Миллионной одна госпожа по фамилии Араужо. Вчера она выехала из своей квартиры после обеда совсем здоровою, а в первом или во втором часу ночи была привезена в наемной карете и внесена в ее квартиру и оставлена в первой комнате в совершенном бесчувствии в одной изодранной грязной рубашке…»

Муж кинулся к жившим в Петербурге титулованным французским эмигрантам, а те довели до моего сведения о случившемся. И вот сейчас у нас с Константином Павловичем идёт крайне неприятный и непростой разговор.

— Так ты скажи, о чём ты, чёрт побери, думал? Ты понимаешь, что отправишься на каторгу лет на восемь?

Константин, покрасневший было от моих ругательств, вновь сделался белым, как полотно.