Главред: назад в СССР 4 - Сергей Анатольевич Савинов

— А я же не один буду все это делать, — я улыбнулся, глядя на Козлова, и потом перевел взгляд на Зою и Клару Викентьевну.

Молодая журналистка, она же моя коллега-редактор, как всегда, покраснела. Но сейчас меня это почему-то немного смутило.

Зою с Громыхиной я отправил в редакцию на машине, а сам остался. Краюхин действительно хотел поговорить со мной и Козловым. Как я и предполагал.

— Ты ведь понимаешь, Женя, на какую тему мы будем говорить? — с ходу начал первый секретарь, едва мы остались втроем, а цоканье каблуков секретарши Альбины и мерный перестук крышки пустого кофейника стихли за толстой массивной дверью, обитой кожей.

— О судьбе «Правдоруба», я полагаю? — уточнил я, задержав на языке приятную кислинку. То, что я люблю.

— Разумеется, Поликарпов тебя уже ввел в курс дела, в этом я даже не сомневался, — рассмеялся Краюхин и тут же опять стал серьезным. — Один из твоего клуба… Сало, кажется? Точно, он. И двое, Женя, из редакции районной газеты. Осознаешь, к чему я клоню?

— Пока не очень, — честно признался я, хотя, конечно, не ждал, что меня осыплют цветами и комплиментами.

— Да это же скандал, Кашеваров! — Анатолий Петрович понизил голос и яростно зашептал. — Как из ситуации выходить будем?

— Я лично займусь ими, — мой голос был тверд. — Тем более что после Пленума, как мы все понимаем, разверзнутся хляби небесные… Я имею в виду свободную прессу, только уже официальную. Закон о печати у нас ведь готовится, но гласность на газеты и телевидение уже распространяется? Извините, я по программе «Время» подробности знаю, а там не обо всем вчера говорили.

Краюхин побагровел, но быстро взял себя в руки. Крепкий мужик, понимает, что я здесь не пальцы гну, а хочу решить ситуацию, в которой мы все оказались.

— Свободная пресса, говоришь… — Анатолий Петрович вытер платком резко вспотевшую лысину.

Я помнил, что закон, о котором я сейчас говорил, выйдет только через три года — в июне 1990-го. Он назывался «Законом о печати и других средствах массовой информации», а первые его строки гласили, что СМИ «свободны». Цензура же отменяется. Это де-юре, де-факто же пресса стала свободной раньше. Естественно, журналисты осторожничали, но все равно поднимали острые темы. В том числе и репрессии, как недавно еще предлагал Бродов.

— Есть важные пожелания от генерального секретаря, — звякнув чашечкой о блюдце, заговорил второй секретарь Козлов. — Нам говорили вчера в обкоме. Печать должна поддерживать гласность, но делать это ответственно. Не сбиваться на сенсации и на поиски жареных фактов[1].

А вот это я, кстати, тоже помню. Горбачев говорил о том, что пресса должна быть активной участницей перестройки и информировать народ. И ведь вроде бы все должно было пойти так, как задумывалось. Но что же изменилось? Где это упущенное мною звено?

— Моя редакция как раз этим и занимается уже много месяцев, — резюмировал я вслух, чтобы напомнить обоим партийцам. — Ответственно поддерживает гласность. А теперь, прежде чем мы продолжим говорить о судьбе «Правдоруба» и моих провинившихся журналистов, позвольте, я попробую спрогнозировать, что будет дальше.

Здесь для меня не было никакой сложности. Я все это уже видел в своей прошлой жизни, изучал в университете и потом наблюдал обратный процесс. Не знаю, что теперь происходит со СМИ в 2024-м, откуда я «прилетел», но надеюсь, что заложенный мной в этом времени фундамент изменит и будущее.

— Закон о печати подготовят самое быстрое в этом году, — я решил не озвучивать реальные сроки. — Но отдельные редакции поднимут гласность на знамена уже в ближайшее время. Особенно после нашего примера. Кому-то хватит чувства меры, и он не скатится в бесконечное очернение прошлого и настоящего. Но будут и те, кто займется исключительно критикой. Фактически нас ждет побоище… Фигурально выражаясь, конечно же. А еще…

Я многозначительно посмотрел сперва на Краюхина, потом на Козлова, подбирая формулировки, позволяющие преподнести фактическое предсказание как рассчитанную модель развития СМИ.

— «Правдоруб» низложен, — продолжил я. — Но он не единственный в нашей стране. Самиздат, товарищи, у нас еще с шестидесятых в ходу. А вскоре он постепенно начнет перерождаться в независимую от государства прессу. При этом официально, без всяких подпольных типографий. И развиваться этот пока еще самиздат будет вопреки легальным газетам. То есть от противного. В «Андроповских известиях» пишут о героических ликвидаторах, при этом не скрывая ошибки и масштабы трагедии, а в условной «Болтушке», наоборот, будут напирать на страдания, смерти и горе. И недоработки, которые действительно есть, возведут в абсолют, чтобы казалось, будто советская власть — это конвейер по уничтожению людей.

— И что делать? — побарабанил по столу пальцами Краюхин. — Снова вводить цензуру? Так это противоречит новой государственной идеологии…

— Помните, что я говорил, когда мы обсуждали создание дискуссионного клуба? — подсказал я партийцам, которые смотрели на меня со смесью непонимания и надежды. — Я говорил, что мы создаем площадку, на которой будет возможность высказаться всем, но в рамках правил. Потом разные мнения уходят на страницы газеты, и читатели уже делают выбор.

— Ну-ну, — нетерпеливо сказал Краюхин.

— Вот я и подумал, — надеюсь, мне удастся их сейчас убедить, — что если мнения разные, то и источники информации в идеале должны быть разные.

— Это как? — второй секретарь, тем не менее, заинтересовался.

— И «Андроповские известия», и «Вечерний Андроповск», — продолжил я, — это фактически одна редакция. Нам нужна вторая, полностью независимая от моей. Иначе, как бы сильно мы ни выросли, это будет словно гигант на одной ноге.– И что ты предлагаешь? — Краюхин опять принялся барабанить пальцами по столу. — Открыть третью газету, только уже в другом здании?

— Почти, — улыбнулся я. — Только не открыть новую, а ввести в правовое поле уже существующую.

Ага, глаза у них загорелись. Теперь вишенка.

— Я предлагаю не закрывать «Правдоруб», а сформировать для него новую редакцию. Тех журналистов, кто захочет