Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

- Я не хандрю, Тютя. Я думаю.

- О! Редкое для тебя занятие! И о чем же, позволь спросить?

- Я думаю, что прошло уже несколько дней, а мы так и не приблизились к разгадке тайны Нашего Друга, он же дядя Гриша. Всё только еще сильнее запуталось.

- А что там ещё запуталось? Прости, я просто не знаю.

- На столе газета, стащила внизу. Посмотри, - мотнула Анастасия головой, не отрываясь от созерцания.

- Та-ак, «Петроградский листок».. Ого!

- Вот-вот.

- И что ты думаешь?

- А я уже не знаю, что и думать. Просто какой-то проклятый гений получается из романов.

- Это в каком романе ты прочла про проклятого гения, радость моя? – прищурилась Мария. – Я бы тоже такой почитала!

- Ах, Тютенька, это фигура речи. Не цепляйся к словам.

- Швыбзя, давай серьезно. Если его убили, и сын опознал, то…

В дверь постучали.

- Ваши императорские высочества, к вам госпожа Мария.

- О! Вот она-то нам и нужна! – сверкнула Швыбзя моментально загоревшимися жизнью и бесшабашностью глазами. – Входите!

Вошла Матрёна, присела в протокольном книксене.

- Доброго дня, ваши высочества.

- Привет, Мари! Оставь ты эти дурацкие церемонии, сколько раз говорить… Всё ли хорошо?

- Да, вполне. А вы что не гуляете? С погодой-то опять повезло?

- Папа запретил, - вздохнула Анастасия. Он и за вчерашнюю вылазку в павильон ругался сильно. Велел десять дней, не меньше, чтоб из дворца ни ногой.

- Это из-за того случая, да?

- Угу, из-за чего же ещё…

- Мне отец тоже велел никуда не ходить. Подозреваю, по тому же поводу. Чем займёмся?

- Придумаем. Слушай, Мари… Скажи, а с твоим отцом всё в порядке?

- В смысле?

- Ну, мы его знаем довольно давно. Видели редко, но все равно: он изменился слишком сильно. Такое бывает, но сегодня в газетах написали, что его вообще убили несколько дней назад, и твой брат это подтвердил в полиции.

- Ууу, Митька… Он поссорился с отцом, обиделся на него – хотя я, признаться, так толком и не поняла, из-за чего. Наверняка это он придумал и подстроил. Отец тут, я говорила с ним полчаса назад.

- Мари, но он же совсем другой, согласись! Как это объяснить?

Матрёна с полминуты кусала губы, комкая подол платья. Потом нервно оглянулась и, понизив голос, произнесла:

- Девочки, это страшная тайна! Поклянитесь, что никому не расскажете!

- Клянусь! – тут же хором ответили царские дочери.

***

Пока я раздавал автографы, Матрёшка успела не только позавтракать, но и узнать столичные новости, и с порога принялась терзать вопросами. Рассказал ей в красках историю с немецким шпионом и заверил, что лично мне пока нечего добавить к известной ей новейшей части биографии, и слава Богу: такого количества драматических коллизий и врагу желать совестно. Успокоившись, ребёнок ушёл тусоваться с царевнами, я же вернулся в парк: погода опять позволяет, что в стенах-то киснуть? Успеется ещё. И через пять минут уже плюхнулся на любимую скамейку. Всё та же радость будоражила душу: свободен! Свободен!

Впрочем, одиночеством наслаждался я ровно половину папиросы: на дорожке показались Васильев и Балашов, оба в мундирах при всех наградах, и оба такие серьезные, что дальше некуда. Небось, перед визитом к императору мандражируют, того не зная, что он опять суслик сусликом.

- Доброе утро, господа! – радостно приветствовал я офицеров. – Согласитесь, чудесный денек нынче!

- Здравствуйте, Григорий Павлович, - излишне сухо кивнул полковник. Руку, впрочем, подал. – Только, прошу вас, оставьте этот не в меру жизнерадостный тон: разговор серьезнейший, а времени у нас чрезвычайно мало.

- Как вам будет угодно, господин полковник, - столь же серьезно ответил я и мы сели на скамейку.

- Итак, - начал Васильев. – Не нужно быть Натом Пинкертоном или Шерлоком Холмсом, чтобы, глядя на ваше лучащееся счастием лицо, предположить, что вы решили, будто мы с подполковником подкинули в Мойку труп нашего общего знакомца Нойманна, которого теперь нашли и опознали как вас, так ведь?

- Ну, да, а… разве, нет? – растерянно спросил я.

- В том-то и дело, что нет, - тяжко вздохнул Балашов. – Гауптмана, который без парика и грима похож на Распутина не более, чем я – на Матильду Кшесинскую, давно прикопали в укромном уголке. Когда кончится война, так и быть, сообщим немцам, где именно. В Мойке нашли не его.

- А кого ж тогда?

- Отличный вопрос, - кивнул Васильев. – Выходит по всему, что Григория Ефимовича Распутина. Сын покойного, Дмитрий Григорьевич, по счастью, не успел покинуть столицу. Хотя труп, будем честны, немало обезображен разложением и рыбами, Распутин-младший уверенно опознал отца по ведомым ему приметам – зубам и сохранившимся родинкам. Далее. Указанная в газете примерная дата гибели Распутина – она там для публики указана. На самом деле наши сотрудники установили, что смерть Григория Ефимовича наступила в результате поражения двенадцатью револьверными пулями, причем никак не позже пятого-шестого сентября. Вы понимаете? – медленно спросил жандарм, глядя мне в глаза.

- Но… Как же тогда…

- И теперь у нас новый и очень важный отличный вопрос. Вы, милостивый государь, кто такой?

Вот тут-то мне и опаньки, дорогие товарищи. Доказать, что я всего лишь тот, кто есть – действительно, нечем. Вот совсем. О-фи-геть. Картина маслом. Ага, выглядит примерно так: некто поздним вечером, скажем, четвертого сентября, подкараулив где-то Распутина, убивает его из двух револьверов, после чего топит труп напротив Юсуповского дворца, чтобы, в случае чего, на них же и свалить. Затем другой некто, или даже тот же самый, в компании с мощной дамой, выдающей себя за графиню, которая на самом деле в два раза старше, пользуется очевидным внешним сходством с Распутиным, и, имитируя состояние сильного опьянения, проникает в квартиру на Гороховой, где немедленно ложится спать в компании означенной дамы. Утром же просыпается – и с чистого листа разыгрывает уже набившую оскомину всем посвященным комедию то с потерей памяти, то с нисхождением благодати, то и вовсе с переселением душ. Далее этот самый некто – заметьте, старательно изменив внешность! - ведет задушевные беседы сперва с Юсуповыми и Пуришкевичем, потом с не в меру патриотичными офицерами, а после и с самим «хозяином земли русской», и в этих беседах напирает на то, что нужно срочно перерезать как можно больше уважаемых и не очень людей, а не то кирдык, понимаете ли. И вот теперь, внимание, вопрос – отличный вопрос, как выражается господин полковник: как доказать, что я не верблюд, а вовсе даже просто я, без камней за пазухой, с простым человеческим желанием остаться в живых и всего-навсего играть музыку?

[1] Имеется в виду Андрей Белый – в числе прочего, теоретик символизма.

[2] Песня «Иваново детство» группы «Егор и о***невшие» («Гражданская оборона», текст – всё тот же Егор Летов). Автор не представляет, чем Вертинский заменял не вполне хорошие слова, содержащиеся в других фрагментах этой тяжелой, но прекрасной песни.

[3] Текст автора.

[4] Песня «Не спеши» группы «Чайф»

[5] Текст автора.

[6] Джейкоб Генри (Якоб Хайнрих) Шифф – американский банкир, последовательный и весьма лютый ненавистник царской России.

Глава 20

За блюз во всём мире!

Полковник Васильев смотрел мне в глаза, и зрачки его казались дулами даже не револьверов или хотя бы винтовок, а крупнокалиберных пулеметов с безлимитными патронами: миг – и такие клочки пойдут по всем закоулочкам, что опознавать будет нечего. Поэтому я не стал играть с этим мощным дядькой в гляделки, а, стараясь сделать вид, что вовсе и не волнуюсь ни разу, отвернулся, закурил и начал ровным голосом:

- Блю девилс. Это отнюдь не дьяволы с противоестественными наклонностями, а всего лишь американская идиома. Кстати, она имеет в русском языке близкий аналог: «тоска зеленая». Именно так самокритично обозвали свое бренчание на гитарообразных инструментах с соответствующим пением негры где-то в дельте полноводной речки Миссисипи, в процессе сократив идиому до короткого слова «блюз». Проводя аналогию, отмечу, что русский вариант аутентично мог бы называться «тоска-с». История вряд ли докопается, кому первому пришла в голову идея такого музицирования, но началось оно в середине прошлого века – где-то около тамошней Гражданской войны, и к настоящему времени уже совершенно сформировалось, в нем начали появляться собственные течения и стили, что, на мой взгляд, свидетельствует о зрелости и устойчивости жанра.