И опять Пожарский - Шопперт Андрей Готлибович

В центре большого лагеря среди кибиток был шатёр их царевича. Вот по нему пушчонку и навели. Раздули фитили и бабахнули из пушки, а когда в лагере поднялась паника, то выстрелили из всех сорока двух мушкетов. Грохот был почище, чем из пушки. Отложили мушкеты и стали стрелять из арбалетов. Каждый как минимум по три выстрела сделал.

Ивану было не до гляделок, но краем глаза он видел, что пошедший с ними на вылазку выкупленный ногай стрелял и стрелял по лагерю с какой-то немыслимой скоростью, пока в колчане не кончились стрелы. А ведь их два десятка было.

– Отходим! – закричал княжич, и все стрельцы, подхватив разряженные мушкеты, отступили к ладьям.

Взобрались на кораблики, перезарядили мушкеты и самострелы и стали ждать ответного нападения. Да только кишка тонка у поганых на вылазку среди ночи.

Третья, и последняя, атака последовала с первыми лучами солнца. Степняки лезли как бешеные. Один раз им даже удалось приблизиться к ладьям почти вплотную, но гребцы дали залп из арбалетов вовремя, хватило времени, чтобы пушчонку и мушкеты перезарядить. Стрелами убило двоих гребцов и ранило четверых стрельцов. Одного опасно, в шею. И в это время атака опять закончилась. Сотни три, а то и поболе, они поганых положили. Вода в реке красная стала и поднялась на метр, так её тела перегородили. Может, потому и отступили торгуты, что лошади уже не могли в воду зайти, столько там трупов было.

Пётр Дмитриевич, перевязывая раненых, сказал:

– Была на Руси великая победа на Куликовом поле, а теперь будет ещё и на реке Белой.

Послали разведку, после того как раненых обиходили да мушкеты с пушкой перезарядили. Те вернулись и доложили, что уходят поганые. И уходит едва половина. И кибитки пустые бросают. Победа полная.

Спустя некоторое время княжич отправил в разведку татарского князя. Тот тоже молодец, поймал где-то отбившуюся лошадку и поскакал вслед за ордой. Вернулся только к вечеру. Ушли они. Ушли на восток, откуда и появились. Знать, не понравилось им русское гостеприимство.

Заночевали здесь же, на левом берегу Белой. А утром княжич свой любимый способ отвадить любителей ходить в набеги применил. Приказал всех мёртвых раздеть и свалить в одну кучу, недалеко от брода. Башкиры да татары целый день с утра до вечера трупы раздевали и в гору укладывали. Страшное получилось зрелище. Сотен семь, а то и восемь мертвяков. Самая настоящая гора.

Пётр с несколькими стрельцами сходил на разведку к брошенным кибиткам. И вернулся с добычей. Два стрельца и мужик в дорогих одеждах. Торгуты их второпях забыли в одной из кибиток связанными.

Князь Разгильдеев увидел этого богато одетого мужика и аж в лице переменился:

– Никанор Михайлович? Ты ли это?

– Знакомец твой, что ли? – спросил шедший рядом Пожарский.

– Это Никанор Михайлович Шульгин, бывший дьяк государев в Казани, а потом и воевода. Слышал я, что сослали его в Сибирь.

– Вот как?

Пётр, когда перед отплытием расспрашивал воеводу Бутурлина о Казани, много наслушался про фактического многолетнего хозяина Казани во времена Смуты и сразу после неё. Только Бутурлин говорил, что того вроде вызвали в Москву, а там заковали в цепи за измену и в Томск сослали. Как раз перед приездом Пожарского в Нижний Новгород отряд стрельцов, сопровождавших бывшего государева дьяка в Томск, и проследовал через Нижний в сторону Казани.

Событие шестьдесят девятое

Пётр Дмитриевич Пожарский думал. Ладьи неспешно поднимались по Белой в верховья. Река уже сузилась, и напади торгуты сейчас, их бы, как ёжиков, нашпиговали стрелами. Но берега были пусты. Три дня уже плыли они после сражения. И все три дня Пожарский думу думал.

Там, куда они едут, полномедной и железной руды много, и самое интересное, вся долина реки Миасс – это один огромный золотой прииск. Бывшего генерала отправляла как-то партия после войны на ликвидацию банды урок, что грабила прииски и артели в том районе. Банду они накрыли, конечно, что такое бандиты против спецвойск, но побегать за ними по лесам пришлось. Сейчас там, понятно, всё по-другому: ни поселков, ни железных дорог. И растительность, скорее всего, другая, никто ещё деревья на древесный уголь не пережёг. Только миасс – это явно не русское слово, а значит, местные манси или вогулы должны знать, где эта река.

Волновал княжича подьячий Пахом Сутормин, что был прислан царём вместе с рудознатцами. Вот откроют они все эти богатства, а как вернутся в Нижний, подьячий руки в ноги – и к царю. Мол, богатств там видимо-невидимо, нужно в казну всё забирать. Нет, государство пусть богатеет. Чем больше денег в казне, тем проще будет с поляками и татарами крымскими разобраться, но Миасс Пётр хотел оставить за собой, уж больно тут всё компактно залегает. И главное, не нужно глубоких шахт рыть. Технологии-то сейчас не те.

Убивать хорошего парня Пахома Сутормина тоже не хотелось. В чём он виноват? Но, приглядевшись к нему, Пётр понял, что подкупить этого подьячего не удастся. Честолюбивый какой-то и не трус. Придя к такому выводу, княжич решил зайти с другой стороны.

Двое рудознатцев, что приехали вместе с Суторминым, были братьями. Фамилия у рудознатцев была самая что ни на есть русская – Ивановы. Одного, что лет на пять постарше, звали Фролом, а второго, помладше и побольше в габаритах, – Семён. Братья приехали в Вершилово вместе с семьями. Были они родом из городишки Копорье, что по мирному, так называемому Столбовскому договору со шведами от 1617 года отошёл к этим самым шведам. Излазили братья с отцом весь Кольский полуостров и были хорошими специалистами. Оставаться под шведами Ивановы не захотели, схватили жён и детишек в охапку и двинулись в Москву. Там долго мыкались по чужим дворам, пока неожиданно не оказались востребованы Петром Пожарским.

В Вершилове рудознатцы Ивановы получили по огромному, в их представлении, дому с двумя печами, каждый причём топился по-белому, плюс кучу всякой живности: и коров, и коз, и кур, и свиней, и даже по лошади. Их обеспечили провизией и кормом для животных, их детей записали в школу, а старшую дочь Фрола отдали в ученицы к травницам. Если бы они рассказали обо всём этом в Москве, где мыкались захребетниками у дальних родственников, им бы никто не поверил. Более того, они ещё ничего не сделали, а им регулярно выплачивалось жалованье по рублю в месяц. Естественно, каждый вечер в обоих домах рудознатцев читалась молитва с благодарностью князю-батюшке.

Пётр подошёл к братьям на привале на пятый день после великой баталии. Он, как обычно, осмотрел и перевязал раненых, выставил караулы и потом прошёл к костерку Ивановых.

– Ну что, дорогие мои рудознатцы, буквально через несколько дней начнётся, наконец, ваша работа.

– Не сумлевайся, князь-батюшка, ежели есть в той землице чего полезное, то сыщем, – пробасил младший Иванов.

– Не сумлевайся, кормилец, – поддержал его Фрол.

– Нравится ли вам в Вершилове? – начал издалека Пожарский.

– Так то рай на земле, вечно будем Бога молить о твоём здоровьице, – истово перекрестились оба.

– Там, куда мы добираемся, есть очень богатые залежи медной руды, ещё там не менее богатые залежи железной руды, не болотной, а настоящего магнетита, но это ерунда. Там вся долина реки просто слоем завалена золотым самородным песком и самородками.

– Правда ли сие, уж больно на сказку похоже? – недоверчиво улыбнулся Фрол.

– Правда, дорогие мои, правда, но я хочу вас попросить, чтобы вы всех этих богатств не нашли… – Пётр оглядел враз притихших братьев.

– Зачем же ты, Пётр Дмитриевич, нас в таку даль волокёшь тогда? – осторожно поинтересовался Семён.

– Мне нужен минерал, который называется полевой шпат, или еврейский камень. Слышали про такой?

– Как не слышали, есть этот камень близ Ладоги. Ломают его монаси и шведам продают.

– Вот. Это хорошо. Нам нужно его найти, наломать и принести к ладьям, да ещё и доплыть потом до Нижнего Новгорода, пока лёд не встал на реках, – объяснил рудознатцам политику партии Пожарский.