Мир сошел с ума - Greko

— такая идея даже в воздухе не витала. Каждый из споривших офицеров имел свое взгляд на случившимся, свое видение русских перспектив.

— Мы имеем дело с историческим курьезом.

— Нет, ошибаетесь, большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, влияющие на исход войны. Это мнение генерала Джадсона, главы американской военной миссии.

— Они из нее вышли! Какова же мораль?

— Союзникам следовало бы вовремя «либерализовать» свои военные цели, сделать их более приемлемыми для новой России. Принять как данность выход России из войны. В конце концов, она не служанка Парижа и Лондона.

— Хотите ублажить красную угрозу? Наивно. Русский лидер Троцкий плевать хотел на традиционную закулисную дипломатию. Он заявил, что в скором времени мы закроем эту лавочку и создадим пролетарские Соединенные Штаты Европы.

— Нам-то какое дело до Старого Света? Пусть у президента Клемансо голова болит.

Меня так достали эти разговоры, это переливание из пустого в порожнее, что я постарался найти в салоне укромное местечко, где можно было спрятаться за газетой и предаться размышлениям. Если бы офицеры узнали, что я русский, с меня бы не слезли всю дорогу до Тура, где был создан лагерь вспомогательных сил американской армии. К счастью, мне повезло, и во Францию прибыл полным сил, а не выпотрошенным как рождественская индейка.

Париж изменился, война чувствовалась во всем. На улицах преобладала военная форма, на лицах людей чаще мелькало отчаяние, а не улыбки. Песенки и смех стали редкими гостями переулков. Бросались в глаза удрученные горем женщины в черном и инвалиды, лишившиеся конечностей. Иногда звучал душераздирающий кашель отправленного газом, багрово-синего, с язвами от ожогов, с выжженными хлором или ипритом глазами.

Самое большое удивление вызвали разрушенные здания.

— Самолеты, бомбардировка с воздуха? — спросил я у шофера такси, везущего меня в отель на бульвар Распай, в знакомую мне «Лютецию».

— Труба кайзера, месье, гигантская пушка. Пишут, что у нее ствол длиной 33 метра, а стреляет она на 120 километров.

— И часто?

— Бывает, — уклончиво ответил таксист и покосился на меня с подозрением. Его не смутили мои награды — шпиономания в Париже цвела махровым цветом. Позже я узнал, что в столице циркулировали слухи о немецких наводчиках (2).

— Ваше проживание оплачивает правительство Франции, — обрадовали меня на рецепции «Лютеции».

Я всего-то просил морской министерство заказать мне номер в любимом отеле, побаиваясь, что парижские гостиницы переполнены офицерами и важными гражданскими специалистами со всего света. А тут такое! Почувствовал себя заокеанской звездой, выкатившей нехилый райдер, безропотно принятый принимающей стороной. Решился на авантюру, попросил апгрейд за свой счет. Дали! В «Лютеции» появился новый корпус с двухуровневыми люксами. Туда-то меня и заселили, несмотря на то, что в своем лейтенантском мундире и белых ботинках выглядел среди постояльцев гадким утенком — в фойе, брассери и ресторане толкались одни генералы и редко-редко полковники. Британцы, канадцы, австралийцы — кого тут только не было.

15 апреля состоялся большой прием в Елисейском дворце. Президент Клемансо по прозвищу Тигр, с пышными седыми усами и монголоидными резкими чертами лица, произнес яркую речь, восхваляя подвиг, достигнутый совместными усилиями трех великих наций. Пресса и фотографы сходили с ума. Я откровенно скучал, и порадовала лишь встреча с сэром Артуром Ростороном (его-таки удостоили рыцарского титула) и заметно возмужавшим Филиппом Рискелем. Оба успели повоевать: Артур на флоте, а Филипп в составе морской пехоты — под Артуа он потерял руку и был комиссован. Мы славно посидели в пафосном кабаке, а потом в моей номере до утра, дождались газет и вдоволь посмеялись над своими фотографиями, размещенными в свежих выпусках.

А на следующий день именно благодаря этим снимкам мне прилетел привет из прошлого, и моя жизнь разделилась на до и после.

… Антонина Никитична Плехова. Мой московский ангел-спаситель, та самая озорная и бесшабашная барышня из Всеволожского переулка. Она и ее муж, доктор Антонин Сергеевич, помогли мне устроится в новой жизни и стали моими добрыми друзьями. Мы не потеряли полностью связи за прошедшие годы, время от времени обменивались письмами. И вот нежданная встреча — м-м Плехова пришла в отель, увидев мою фотографию в газетах.

— Антонина Никитична! Какими судьбами⁈ — я бросился обниматься, как только спустился в фойе, когда меня уведомили, что меня ожидает дама.

— Твоими молитвами, Вася, — печально улыбнулась она. — Ты же писал Тоне, что лучше покинуть Россию. Вот он и устроился как военный медик в Экспедиционный корпус, отправленный во Францию. Невероятное путешествие — через полмира. Из Дальнего в Китае до Марселя. Нас встречали цветами, поражались русской экзотикой — солдаты захватили с собой медведя Мишку как талисман, часто играли на гармошках и балалайках, плясали «барыню». Потом были тяжелейшие бои, множество погибших, тяжелораненых… Нас так благодарили… Лучше бы мы остались дома…

На ее глазах выступили слезы. Я снова ее крепко обнял.

— Антонина Никитична, ни слова больше. Поднимемся в мой номер, чтобы не на людях, и спокойно все обсудим.

Она благодарно кивнула и прижалась ко мне, как к скале, как к источнику силы. Ей однозначно требовалась поддержка. И, как всегда, правила приличия ее не волновали — уверенно пошла к лифту, не беспокоясь, что о ней подумают окружающие. «Вася, дай ему в глаз!» — кажется так она когда-то сказала в ресторане Омона?

И все же она изменилась. Я не чувствовал запаха духов — ни от волос, ни от платья. Для московской м-м Плеховой — немыслимая история, для парижской — суровая данность. Она явно бедствовала, но черту, когда крайняя нужда диктует свои правила, еще не пересекла. И время с ней поступило безжалостно — былая красота не исчезала, но следы увядания уже проглядывали. Первые звоночки, мелкие морщинки у глаз, легко убираемые деньгами. Но их явно не хватало даже на самое необходимое.

Я не стал уточнять у Антонины Никитичны, голодна ли она. Просто позвонил вниз и заказал в номер половину десертной карты и большой кофейник — я не забыл, что м-м Плехова была большой любительницей кофе и сладкоежкой.

Антонина Никитична выдавила слабую улыбку, но спорить не стала. Она была безумно рада меня видеть, но что-то очень мешало — тревога или страх, я не мог разобрать. В руках она держала папку, вцепившись в нее, как в спасательный круг. Что в ней? В голове роились самые фантастические предположения.

— Присаживайтесь, моя дорогая, и поведайте мне все-все, без