Учитель. Назад в СССР 4 - Дмитрий Буров

уверен), Митрич всегда прекрасно знает, что делает и что говорит.

— Етишкин кочерыжкин, это ж надо, а? — Митрич все-таки не выдержал, и выдал резолюцию на происходящее. — А ты гляди, Ляксандрыч, а? ты гляди чего! Ни капли не пролил, а! Во даю! — восхищенно присвистнул дядь Вася.

Я озадаченно посмотрел на соседа, не понимая, чему он радуется.

— Василий Дмитриевич, что с вами? Вам плохо? — осторожно уточнила Оксана, озабоченно глядя на счастливого Митрича.

Мы с фельдшерицей переглянулись и снова уставились на радостного Беспалого.

— Так чего! Вона чего! Ты гляди-ка, ни капли не пролил, а! Ляксандрыч, на-ка, глянь! Целёхонький-то пузырёк-то! Кабы выпустил, не сносить мне головы. Манюнька-то моя заругала. Ругается она у меня знатно, что есть то есть, — продолжал вещать дядь Вася потрясая каким-то пузырьком, крепко зажатым в кулак. А? Ну-ка, гляди!

Дядь Вася внезапно сунул мне под нос флакон, я отпрянул, запнулся о что-тотвердое, понял, что это Штырька разлегся у меня под ногами за моей же спиной. Ощущаю, что падаю, умудрился сгруппироваться, высоко задирая ноги перепрыгнуть через собаку, приземлился на полусогнутые, качнулся и таки удержался на ногах. Все случилось за считанные секунды. Оксана охнула в тот самый момент, когда я уже как заправский гимнаст, только что спрыгнувший с бревна, выпрямлялся. Захотелось отвесить шутливый поклон и залихватски подмигнуть. Дурашливый порыв я сдержал, а вот мысль, почему в присутствии Гриневой мне хочется себя вести как первоклассник, отложил, чтобы на досуге разобраться с собственными чувствами и эмоциями.

— … — я выразительно чертыхнулся, тут же извинился за собственную не сдержанность. — Василий Дмитриевич! Ну, нельзя же так!

— Так это… Егорушка… не со зла жеж я… — виновато засопел Митрич. — Оно как-то да… не подумал, что уж там… Оксанушка Игоревна, вы уж не серчайте, сделайте милость, — просительно глядя на фельдшерицу, огорченно проворчал дядь Вася. — Оно ж надо как, а…

Митрич снова взмахнул рукой, в которой по-прежнему зажимал открытый пузырек. Оксана торопливо отступила на шаг, внимательно глядя себе под ноги. Только тут до нас дошло, что флакон с барсучьим жиром во время нашей свистопляски находился открытым.

Я на секундочку представил себе всю глубину амбаре, если бы Митрич вылил на нас свое снадобье, и совершенно искренне выдохнул, радуясь, что казуса удалось избежать. Оксана почувствовала мое настроение, светло улыбнулась, затем перевела взгляд на Митрича и озадаченно нахмурилась.

— Василий Дмитриевич, а это у вас что?

— Как что? — удивился Митрич. — Так барсучий жир жеж, говорю, Маня послала к Егорушке, неси, говорит, и все дела. Что, значитца, девка-то к утру на ногу встала. Али не надобно уже? — дядь Вася хитро прищурился.

— Надо, — заверил я, Оксана продолжала озадаченно смотреть на флакон и морщить нос.

— Но почему жидкий? Барсучий жир он же как мазь… А вы радуетесь, что не разлили. Можно? — отважная фельдшерица протянула руку.

Митрич торопливо закрутил крышечку, обтер флакон о штаны и протянул докторше.

— И правда, барсучий жир, — притянула Оксана, заново отвинтив колпачок и нюхая содержимое. — Но как? — фельдшерица перевела изумленный взгляд на дядь Васю.

— Секрет рода, — довольно хохотнул Митрич, подмигнув девушке. — Вот не скажу, хушь пытай!

Дядь Вася залихватски сдвинул фуражку на затылок, выпятил грудь, засунул одну ладонь за пазуху, отставил ногу в сторону и стал похож на известный памятник Ильичу.

Оксана растерянно посмотрела на Митрича, сжимая в пальцах пузырек со снадобьем, перевела взгляд на меня, снова глянула на дядь Васю. Губы Гриневой дрогнули и фельдшерица звонко рассмеялась, одновременно пытаясь закрыть флакон.

Я осторожно вынул бутылек из девичьих пальцев, отобрал крышку, крепко закрутил, улыбнулся, глядя на веселящуюся Гриневу.

Но тут Оксана выдавила из себя:

— Ну, что-о… Егор Александрови-ич, будем пыта-а-ать? Для… науки… надо-о-о… — девчонка всхлипнула от смеха. Тут мы с Митричем не выдержали и тоже заржали в голос.

Дядь Вася стянул с головы картуз, хлопал себя по бедру, приседал крякал и хохотал, поглядывая то на меня, то на фельдшерицу. Оксана утирала слезы, но они брызгали из глаз с каждым новым приступом смеха.

Гринева смеялась задорно и искренне, от всей души. Заливистый женский смех рассыпался мелодичными колокольчиками в ночи, отзывался чем-то непонятным в моем сердце и улетал в темноту ночного небо, чтобы затеряться среди звезд.

Я одновременно любовался девушкой, наслаждался милым смехом и пытался перестать хохотать. Но стоило кинуть взгляд на Митрича или на Оксану, или на Штырьку, который радостно скакал вокруг нас и заливисто лаял, норовя лизнуть хоть кого-нибудь, накатывала новая волна веселья, я снова принимался смеяться. Более сюрреалистичной картины я на своем веку, наверное, не встречала.

Ночь. Сельская улица. Никакой тебе аптеки и фонаря, зато в наличие трое вполне адекватных людей, хохочущишь непонятно на чем практически в полночь.

— Вот я щаз милицию-то позову! А ну, пошли вон отсюда, алкашня! — рявкнул из темноты недовольный женский голос.

Поддерживая суровую хозяйку, залаял крупный пес, судя по басовитому гавканью.

— Ты того, не ругайся, Ивановна, чего тебе не спится-то? — вмиг ответил Митрич.

— Митрич, ты что ли?

— Ну а кто жеж, — заверил дядь Вася.

— Чего по ночам шарахаешься, людям спать не дашь? Мане скажу, — пригрозила невидимая Ивановна.

— Злыдня ты, Ивановна, злыдней и помрешь! Добрее к людям надо, точно тебе говорю! — выдал дядь Вася.

Оксана охнула едва слышно и зажала рот ладошкой, чтобы снова не рассмеяться. Я стиснул зубы, покачал головой, сделал страшные глаза, глядя на Митрича. Беспалов понятливо кивнул.

— Как есть обормот, — довольно протянула из темноты собеседница. — Все Машке доложу, попомнишь у меня. Кто там с тобой?

— Так эта… собака приблудилася… вот… домой веду… — выкрутился Митрич. Штырька радостно залаял, поддерживая легенду.

— Ступай себе, окаянный, спать пора. А Мане я все одну скажу, — заверила Ивановна, стукнула дверь и все стихло.

— Ух, ушла, — прошептала Оксана, отнимая ладошку от губ.

— Принесла нелегкая, — закивал Митрич, утирая слезы. — Ух, молодёжь, ну насмешили так насмешили, ух…

Штырька, совершенно не понимая, что происходит, тем не менее, продолжал радостно тявкать, не желая воспринимать команду: «Цыц! Тихо!» Щенок метался от одного к другому, подскакивал на задние лапы, упирался передними то в меня, то в Оксану, то в Митрича, не оставляя надежды облизать кому-нибудь из нас