Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин

— Я здесь, мой Масик! — донесся глубокий женский голос из дальней комнаты.

Вошедший плотоядно ухмыльнулся, снял шляпу-канотье, под которой обнаружились щедро напомаженные редкие волосы, расчесанные на прямой пробор. Прижимая к груди несколько граммофонных пластинок, Масик, крадучись, направился вглубь квартиры.

— Фифи! Я настроен игриво!

— Ах, Масик мой! Приди же! Я вся изнемогла!

— А угадай, что я принес тебе, о роза моих вожделений и упований!

— Неужто Варю Панину?

— Нет, душа моя!

— Тогда… Эмская?

— Нет, Фифи. Это Коровьев!

— Коровьев? Фууу…

— Ну, фу не фу, а расхватывали, как горячие пирожки! Так что давай разогреем огонь страсти нежной новомодной музыкой! Ты ж моя козочка!

— Озорничок ненаглядненькой!

Не без сожаления прервав поцелуй, Масик завёл граммофон, поставил пластинку…

— Доктор, скажите, что мне так грустно?

— Пустое, голубчик, это лишь осень.

Жизнь замирает, в головушке пусто —

В ней и гнездятся дурные вопросы.

— Доктор, я больше не верю в удачу,

В дружбу, любовь и семейное счастье.

— Батенька, лучше впадайте-ка в спячку —

Просто проспите любые ненастья.

— Я разуверился в томных красотках,

Друг был — да умер, один я на свете!

— Знаете, милый мой… выпейте водки,

Граммчиков сотню. И мне, что ль, налейте.

Выпьем, закусим, поспорим про счастье,

Снова нальём — и появятся темы…

Сами себе мы придумать горазды

Жизнь, и любовь, и успех, и проблемы[49].

Пластинка кончилась.

— Знаешь, Масик, — безо всякой нарочитой игривости задумчиво протянула Фифи. — Идём-ка на кухню. Да выпьем там водочки. Граммчиков по сто. Для начала.

Несколько часов спустя, когда совсем сомлевший Масик, он же Вольдемар Аристархович Заиюльский, на заплетающихся ногах убыл к опостылевшей супруге, Мария Арнольдовна Бергер, она же Фифи, бездумно смотрела сквозь заливаемое вечерним дождем окно и шёпотом подпевала давно уже наизусть выученной песне:

— Сами себе мы придумать горазды жизнь, и любовь, и успех, и проблемы…

* * *

Наш девиз — ни дня без приключений! И что-то их уже совсем много на мою дурную голову. Понимание перенасыщености происходящего фатальными событиями пришло вместе с мощным желанием надраться до забытья. Но вот этого мне теперь совсем нельзя — отец, как-никак, звание ответственное. А вот чуть снять стресс — самое то. Ладно, потерплю до рандеву с Васильевым — наверняка у него с собой будет, душевный же дядька, хоть и мент.

Пока слуги чистили мой многострадальный костюм, сидел в комнате, пил ледяной кофе и читал газеты. И очень быстро нашел там свежее упоминание Распутина, что не понравилось категорически. Впрочем, я и так достаточно заведён для предстоящей беседы.

Ноги мои слабонервным лучше не показывать: что левая, что правая ниже колена — сплошной синяк. Но ходить можно, хотя и неприятно. Получив обратно свой костюм, взял зонт на случай дождя, гитару и после перекура на ставшей уже родной скамейке в парке заковылял в поисках указанного садовником дома.

Дошёл медленно, но нашёл быстро. И, войдя в калитку нужного мне дома, залюбовался открывшейся картиной почти типичного подмосковного дачного пикника. В углу небольшого участка помещался мангал, над ним колдовал кавказского вида старичок — кажется, это называется «духанщик». Судя по умопомрачительному запаху, дело своё он знал прекрасно. Поближе ко мне за раскладным столиком сидели Васильев и Балашов, оба в штатском. Господа офицеры, чуть раскрасневшиеся, пили помаленьку красное вино, закусывая овечьим сыром и зеленью. Для привычной мне картины не хватало нескольких развязных мадамок в дырявых джинсах и какого-нибудь «Жигана-лимона», звучащего из стоящей рядом «Приоры»[50].

— О, а вот и наш дорогой гость! — воскликнул Васильев. — Здравствуйте, Григорий Павлович, здравствуйте, дорогой!

Я сердечно поприветствовал обоих офицеров. Разговор нам предстоял трудный, но мужики они очень располагающие, конечно.

— Примите-ка с дороги, настоятельно рекомендую — отличное красное от Кипиани из Хванчкары, — Валериан Павлович протянул мне бокал.

— Пейдодна, пейдодна, пейдодна! — внезапно закаркал дедок у мангала. Я, удивившись, осушил бокал.

— Доброе вино, спасибо. А дед у вас цыган, что ли?

— Зачем цыган? — удивился Балашов. — Почтенный Месроп — уроженец Карса, в коем и прожил значительную часть своей жизни. Он готовит шашлык по-карски — если не доводилось пробовать, то сегодня вас ожидает немало открытий чудных!

Я сопоставил запах с тем, что потреблял на пикниках и шашлычных в прошлой жизни и согласился: не доводилось.

— Догадываюсь, что у вас вопросы, сомнения, разговоры, но прошу: давайте немного просто тихо посидим на свежем воздухе, покурим, выпьем ещё по чуть? — вполголоса предложил жандарм.

— Да, вы правы, торопиться нам, кажется, некуда.

И мы славно посидели ещё с четверть часа, а потом почтенный Месроп довёл-таки шашлык до совершенства, и следующие полчаса мы воздавали должное искусству старого духанщика. Заявляю ответственно: ничего подобного я действительно никогда не пробовал.

Но вот и поели, и выпили, и анекдоты рассказали, и не по разу покурили — пора добраться до картечи, как было написано в школьном учебнике чтения за второй, что ли, класс.

Тот же самый Месроп к этому времени сварил три джезвы кофе по-турецки, унес в дом.

— Пора и нам, — вставая, сказал Васильев. — Идёмте, господа.

В доме мы расположились в небольшой уютной гостиной в викторианском стиле — этакая уютная кроличья нора, снова закурили.

— Итак, Григорий Павлович, — совершенно трезвым голосом произнес Васильев. — Я полагаю, вы нас вызвали не оттого, что изволили соскучиться? Кроме того, обо всех местных происшествиях, включая вчерашнее, мы уже осведомлены.

— Да, господа, вопросы есть, и немало, и глобальные. Хотя начнем всё-таки с местных. Глупо было бы полагать, что я приехал сюда как на курорт, но смею заметить, что количество смертей и смертельно опасных ситуаций здесь — в царской, на секундочку, резиденции, — превосходит самые смелые представления о возможном. На мой взгляд, охрана царской семьи налажена из рук вон плохо, и даже имея в виду недавнее усиление — простое количественное — проблемы не снимает. И я сейчас не о своей драгоценной тушке пекусь, и даже не о дочери, на мой не слишком просвещенный взгляд, всё куда печальнее. Потенциально здесь очень опасно для жены и детей государя. А мы все знаем, что значит семья для Николая Второго. Но, да и это не главное, о чем я хотел бы поговорить. Череда убийств — назовём уж вещи своими именами — потрясла верхушку российского общества. И мне не особо жаль Керенского там, «царя Кирюху» или всяких Родзянок —