Эльфийский помещик - Amazerak

Выстрел из револьвера стал сигналом к началу боя.

Глава 15

Мы некоторое время топтались друг перед другом. Яренко иногда делал выпады, но дистанцию не разрывал. Ходит-ходит вокруг, а потом — раз, внезапно проводит атаку. Я отскакиваю, чтобы не попасть под удар, и Яренко снова ходит, выжидает момент. Он понимал, что надо тянуть время. Маны у меня мало, а силы много. Это значит, под мой удар попадать нельзя, а вот если дождаться, когда моя мана иссякнет, победа окажется у Яренко в руках. Я заранее догадался, что он изберёт подобную тактику.

Немного побегав от Яренко и убедившись, что предчувствие меня не обмануло, я стал действовать иначе. Быстро двинулся на врага, замахнулся саблей. Боров парировал удар и огрел меня клинком по голове. Я сразу же атаковал второй раз — противник опять парировал и полоснул меня по лицу. Я даже не замечал его движений, только чувствовал на своём теле сталь клинка — очень ловко Боров фехтовал.

Но я не отступал, размахивал саблей, пытаясь достать Борова хоть кончиком лезвия. Нельзя было позволить ему затянуть сражение. Наши клинки звенели, и мне постоянно попадало то по лицу, то по голове, то по шее. Удары при этом были весьма чувствительные, хоть я и направил во все части тела столько маны, сколько возможно.

Раз в десятый вражеский клинок саданула мне по лицу, противник на секунду открылся, я махнул саблей и задел его. Боров отскочил, а на его рубахе в районе ключицы появилось красное пятно, хотя мне этот случайный удар показался довольно слабым.

Я шагнул к Яренко, тот попятился, чтобы не позволить мне сократить дистанцию. Испугался, гад. Я сделал ещё два шага, замахнулся саблей, Яренко отвёл мой клинок встречным ударом. Я продолжил двигаться вперёд, вынуждая противника отступать. Мои не слишком умелые удары он отбивал, но сам пока не атаковал — то ли рана мешала, то ли проявлял чрезмерную осторожность.

Я не останавливался, не давал противнику передохнуть. И в какой-то момент он ошибся. Первый мой удар отбил, а второй пропустил, и тот пришёлся по запястью. Яренко вскрикнул, схватился за руку. А у меня реакция тоже была не черепашья. Я не дал ему опомниться и коротким, быстрым движением рубанул по голове.

Клинок вошёл в череп. Яренко качнулся и словно мешок с картошкой повалился на вытоптанную траву. Из рассечённого лба потекла красная жижа.

Я поднял саблю остриём вверх, давая понять, что поединок окончен. Секунданты быстро подошли и стали осматривать тело.

— Господин Яренко мёртв, — проговорил Грушецкий.

— Действительно. Убит, — с безразличным видом произнёс Сидоренко. — Господин Кривоносов победил. Тут всё понятно. Надо отвозить тело.

— Только его завернуть во что-то следовало бы. А то кровью весь салон запачкает.

— Как легко вы его это самое… зарубили, — с уважением посмотрел на меня Сидоренко. — Сила-то огромная! Первый раз такую вижу у столь молодого человека.

— Что правда, то правда, — согласился Грушецкий. — Я тоже немало удивлён. Глазом не успел моргнуть — а поединок уже всё. У вас есть какая-нибудь простыня или брезент, Борис Иванович?

— Так вон шофёры пусть займутся.

— А во что? У меня ведь ничего такого нет.

Сидоренко почесал затылок под шляпой:

— Это надо подумать. Простынь бы какую… В общем, я сейчас своего отправлю домой, пускай он простынь привезёт.

— Да, будьте так любезны, Борис Иванович.

Шофёр второго секунданта уехал, и мы с Сидоренко и Грушецким остались втроём возле трупа. От крови вся трава вокруг головы Борова сделалась красной, а его застывшие глаза жутко таращились в синее небо.

— У господина Яренко остался наследник? — спросил я.

— Да, у него есть сын, — ответил Сидоренко. — Остромир

— Господа, если у родственников господина Яренко возникнут претензии, хочу просить вас засвидетельствовать, что господин Яренко погиб в честном поединке.

— Разумеется, господин Кривоносов. Для чего же мы здесь собрались? Я готов засвидетельствовать всё произошедшее.

Я не знал, захочет ли Яренко-младший поквитаться за гибель своего папаши или нет. Мстить за дворянина, убитого на поединке, считалось дурным тоном, но многие всё равно мстили, пусть и тайно. Поэтому было важно понять, что Остромир думает на этот счёт. Если не успокоится, с ним тоже придётся драться, хотя даже это может не остановить вражду.

Воспользовавшись моментом, я пригласил обоих секундантов в гости, и во второй половине дня Сидоренко и Грушецкий приехали ко мне домой. За обедом мы обсудили случившееся, и я высказал идею, что неплохо было бы создать местное ополчение, чтобы защищать окрестные деревни и поля от банд и повстанцев, которые могут появиться здесь в будущем.

Заодно ещё раз рассказал про лесную шайку, которую мы уничтожили, и про её покровителя. Борис Иванович осудил действия Яренко, но мне показалось, новость его не удивила. Возможно, он и раньше знал, но молчал, не желая ссориться с соседями. Сидоренко был явно более проницательным, чем Грушецкий.

Когда гости уехали, мне опять пришлось выслушивать стенания сестры о том, как она боялась за меня. Анастасия тоже была дома, но она лишь усмехнулась, узнав о смерти Борова, и сказала:

— Я в тебе даже не сомневалась. Правильно сделал. Одним подонком меньше.

А стоило нам с Анастасией остаться вечером наедине, она схватила меня за руку и потащила в спальню. Не знаю, что на неё нашло, но её страстного порыва было не сдержать, да я и не собирался, и моя кровать ещё долго скрипела после того, как в комнате погас свет. Сквозь открытые окна наверняка весь двор слышал, чем мы занимались.

* * *

После обеда в квартире на Дубравной шесть, куда временно переехали супруга и дети помещика Яренко, зазвонил телефон. Остромир зашёл в отцовский кабинет и снял трубку.

— Алло, Остромир Яренко слушает.

— Алло, это Филипп, — послышался в динамике знакомый голос начальника охраны. — Вынужден с прискорбием сообщить, что ваш отец сегодня погиб в поединке с господином Кривоносовым.

Эти слова прозвучали кратко и как-то слишком буднично, словно речь шла о бытовых мелочах, а не о гибели родителя. Остромир сжал зубы от негодования. Отец убит — убит каким-то выскочкой, который появился невесть откуда и начал свои порядки наводить там, где его не просили.

Отец говорил, что Кривоносов необычайно силён, что у него большой перекос в сторону силы, а в мане недостаток, поэтому