Вадбольский - Юрий Никитин

и частые нарушения дисциплины. И в этот раз мне придется тщательно проверить, как у нас ведется борьба за чистоту нравов курсантов Лицея Его Величества Государя Императора.

Следователь хмыкнул, повернулся ко мне.

— Но вы, сибиряк, с этого дня у меня на карандаше!

— Это хорошо, — сказал я счастливым голосом, — моя полиция меня бережет!.. С вами я как за каменной стеной. Как хорошо, что есть государева полиция, что следит за правопорядком, справедливостью и миром во всём мире!

Он хмыкнул и вышел в коридор.

Зильбергауз вздохнул с облегчением, окинул меня внимательным взглядом.

— Вадбольский, вы и в юриспруденции подкованы?

Я ответил почтительно:

— Во вверенном вам Лицее самое лучшее образование в мире! И я всеми фибрами буду стараться, чтобы ничем не запятнать его имя и ваше доброе отношение ко мне и прочим всяким курсантам!

Он кивнул, сказал со вздохом:

— Верю, верю…

И тоже отбыл, хотя по лицу видно, ни в малейшей мере не верит, но для него главное — сберечь честь училища, для этого даже мне подыграл. Конечно, если бы Глебов был княжеским сынком, то и директор бы не решился, и следователь рыл бы дальше, а так проще дело закрыть и заниматься более насущными и легко раскрываемыми делами.

После большой перемены две лекции по магии. Толбухин и Равенсвуд усердно записывают красивым каллиграфическим почерком, урок каллиграфии считается важным, я в этой дисциплине самый тупой и отсталый, никак не могу заставить себя тщательно вырисовывать каждую буковку.

Что касается того явления, которое здесь называется магией, думаю, в ходе жесточайшей эволюции, когда человечество не раз оказывалось в бутылочном горлышке, выжили только те, кто научился ко всему привыкать и привыкать быстро.

С момента появления эти Пятна, Щели, Врата Ада, Плевки дьявола, Изьяны, Порчи, Разломы и даже Чирьи нагнали неописуемый ужас, к ним отправлялись крестные ходы, с амвонов объявлялись анафемы, ждали прихода Антихриста, но из этих зловещих пятен долго ничего не появлялось, а без них всё же те привычные то недород, то голод в провинциях, а ещё ранние заморозки, что убили озимые, сухая погода во время роста злаков, это опаснее, касается всех, даже тех, кто живет во вроде бы безопасных Москве и Петербурге.

Одна только недавняя засуха в Поволжье убила почти миллион человек, а неурожай в Курской и Тамбовской губерниях согнала с насиженных мест сотни тысяч мужиков, что потянулись в поисках заработка в крупные города, особенно в богатую Москву. Массовый падеж скота в Ярославской губернии оставил Москву и Петербург без мяса, с трудом наладили скудные поставки из других областей.

Так что у Пятен поставили охрану, да и то не у всех, выстроили подобие каменных башен чтобы могли укрыться, если не удается сразу перебить нечисть, а за это время по беспроводному телеграфу вызвать помощь из городских гарнизонов.

Как нам рассказывали и раньше на лекциях, внутрь сперва отправлялись научные экспедиции, а когда начали быстро гибнуть, их сопровождали лучшие гвардейские части, но те иногда возвращались без царапины, а иногда исчезали до единого человека.

В конце концов Государь Император издал распоряжение, что из Проходов никаких зверей не выпускать, уничтожать на месте, а трупы пусть забирают ученые, а в сами Проходы государевым людям не соваться, здесь нужнее, войны то и дело вспыхивают на всех кордонах.

Таким образом. в Проходы шли только самые отчаянные смельчаки или романтики, мечтающие сорвать для любимой диковинный цветок или же принести домой голову страшного зверя и повесить на стену при входе в центральный зал.

Слава искателей сперва росла, но постепенно интерес пошел на спад, никто из самых заядлых не мог похвастаться долгой жизнью. Как говорится в пословице «повадился кувшин по воду ходить — там ему и голову сломить».

Хотя, конечно, подрастало новое поколение, вооружалось, собирало команду и отправлялось в поисках славы и добычи. Старики мудро говорили, что эта напасть как появилась, так и уйдет. Проходы в самом деле постепенно исчезают сами по себе, так что не обязательно класть буйные головы, чтобы попытаться пройти их до конца и отыскать там Антихриста, который сидит на огненно-красном троне из черепов и всем руководит.

Ещё через день стало известно, что у Глебова рассечено ахиллово сухожилие, самое прочное и массивное, что есть у человека. Без него в лучшем случае остаешься хромым на всю жизнь, а то и обречен опираться на костыль.

Как я слышал, врачи-целители с помощью лечебной магии творят чудеса, но таких умельцев немного, они нарасхват, их услуги стоят баснословно дорого, и уж не роду Глебова пытаться достучаться до такой элиты.

Как я узнал позже через пронырливого Толбухина, Глебов умолял, просил, а потом уже требовал, чтобы Ротбарт привел врача, который сможет натянуть разрубленное сухожилие, соединить и срастить, иначе его мечта стать боевым офицером накрывается медным, а то и чугунным тазом.

Ротбарт, как бы ни хорохорился, но без могущественного отца ничего сделать не может, сам к отцу обратиться не решился, он же ослушался его приказа не задираться с деревенщиной из Сибири, но Глебов настолько обезумел, что начал грозить, пришлось зажать гордость в кулак и пойти на поклон к грозному отцу, а может и вовсе поползти.

Но, как оказалось, и отец ничем помогать не стал. И не только потому, что сумма на лечение слишком велика, но и как наказание непослушному сыну: сам влез в проблему вопреки воле отца — сам и решай.

Неделя пролетела в учебе, но всё-таки я едва дождался выходных, слишком много планов.

Когда я вечером в пятницу примчался домой, едва не высунув язык, меня уже ждал Иван с рослым мужчиной гренадерского типа, что при моем появлении вскочил и, как положено по уставу, ел глазами старшего по чину.

— Ваше благородие, — сказал Иван почтительно, — это мой друг Василий, с которым служил.

Я окинул оценивающим взглядом человека, которого я вылечил помимо нашего родственного круга, включая Ивана. Этот Василий могучий и высокий старик, возраст уже согнул спину, лицо в морщинах, как у шарпея, но плечи широкие, грудь колесом, видно же, что был бравым воином, Иван говорил, что в полку был лучшим.

Он поклонился, сказал сильным, несмотря на возраст, голосом:

— Ваше благородие…

— Как зовут? — спросил я.

— Василий, ваше благородие, — ответил он.

— А по батюшке?

Он посмотрел мне в глаза, лицо тронула сдержанная улыбка.

— Я простолюдин, ваше благородие. Нас до старости, да и в ней тоже, кличут только по имени.

Я отмахнулся.

— Ну ладно, не будем нарушать обычаи, хотя менять уже