Патриот. Смута. Том 5 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

— Там трое. — Махнул рукой провожатый. — Еще пятерых у старика взяли. И…

— Что старик? — Я понял, что, скорее всего, досталось ему от разбойников.

Они то решили, что он их план нарушил. А раз вмешался, значит враг.

— Господарь… — Провожатый говорил как-то неуверенно.

Понятно, пострадал. Убили, скорее всего. Да, а чего я хотел?

Мы вошли на поляну. Здесь тоже горел большой костер. Яков сидел у входа в шалаш, смотрел на пламя. Рядом лежал старик. Он был еще жив, постанывал, бормотал что-то. Несколько татей, связанных и обездвиженных валялось правее за сооружением. Там в тенях я приметил несколько служилых людей, что замерли над ними.

Уверен, каждый из них хотел сейчас прибить разбойников, но знал, я не одобрю.

Внизу у речушки, куда вел спуск, слышалась возня. Кого-то еще ловили.

Пахло жженым порохом. Стреляли именно здесь. Видимо, добивали отступающих. Надеюсь, все же никто из этих бандитов не ушел живым. Либо пленный, либо мертвый. Третьего нам не надо.

— Потери? — Спросил я, входя в круг света.

— Кха, воевода. — Яков поднялся. — Да вот…

Он указал на старика, плечами пожал, как-то неловко.

Эх, куда же ты полез… Дед. Тут в голове всплыла очень похожая сцена про Верещагина из культового советского фильма «Белое солнце пустыни».

Зачем⁈ И не смог я выкрикнуть этому деду: «Уходи с баркаса», а если бы и смог — не послушался бы меня святой человек. Отшельник. Помочь хотел, живота своего не пожалел. Зря. Черт! Зря! Как же зря.

— Наши что?

— Пара легких порезов, ничего серьезного. — Проговорил Яков. Голос его был полон грусти. — Старика жаль. Слаб, не выкарабкается.

Я сделал несколько шагов, присел на корточки. Навис над лежащим истощенным телом, закутанным в какие-то бесформенные лохмотья.

Лицо — сплошной синяк, губы сбиты в кровь. Рука перевязана, и на рану, на груди довольно грамотно тоже наложена повязка. Крови немного. Но… Он и днем, без ран, выглядел как живой мертвец. Изголодавшийся, принявший эту аскезу во имя господа.

— Отец, ты как? — Спросил я спокойно. Дотронулся до лица, аккуратно с глаз волосы убрал.

— Успел… Предупредил… — Говори он одно и то же одними губами. — Успел… Предупредил…

— Да, старик. Да, ты молодец! — Пришлось мне скривить душой, но язык не поворачивался говорить сейчас ему, что зря он собой пожертвовал. Зря все это проделал. Ведь без его помощи все было бы даже лучше.

Человек отдал все, себя не пощадил, чтобы разбойников остановить, нас предупредить.

Жаль, безмерно жаль, что так вышло.

— Старик! Спасибо тебе! — Провговорил громко. — Спасибо! Отец.

Я чувствовал, что Яков смотрит на меня с удивлением.

— Возьми… — Он открыл глаза, уставился на меня, словно в душу посмотрел. — Возьми его. Это же его дар. Бо… Божий.

Он дернулся, захрипел, не смог вдохнуть и умер.

Я ощутил это, неспешно прикрыл ему глаза, вздохнул. Поднялся.

— Все.

— Прости, воевода. — Яков сокрушался. — Кха… черт. Прости. Кто же знал, что он.

— Да никто.

— Как лучше он хотел, а вышло вон оно как. — Сокрушенно произнес подьячий. — Война.

— Бывает и так. Но, жертва его… Она же ненапрасная все же вышла. — Вздохнул я тяжело. — Для него ненапрасная. Ему она важна была. Умер уверенный, что спас всех нас. Похоронить надо, утром. Серафиму скажу, чтобы все по канону было как положено. И крест, думаю, срубить здесь. Чтобы место отметить.

Постоял, посмотрел в огонь. Пламя танцевало, облизывало новые бревна, поднималась по ним, дымило. Поленья трещали.

Добавил.

— А спас, заберем. Он так хотел.

С этими словами двинулся к тому месту, где была та самая странная икона. Яков следил, а мной. Чувствовался его изучающий взгляд.

На ветвях было закреплено несколько лучинок. Они обугленными были и немного дымили. Молился старик, видимо, перед тем, как тревогу поднять. Увидел, что лезут от реки и закричал. Не дал татям незаметно подойти.

Да и пара пятен крови здесь была. Здесь он принял свой бой. Встал за нас всех.

Ну а мои, что в засаде сидели, видимо, сразу и ударили. Как услышали шум, не стали ждать. И это верно. Хорошо сработали.

Сделал еще шаг. Отодвинул ветви, пробрался к самому образу. Вгляделся в эту деревяшку. Ночь, не видать ни рожна. Взял, считай больше на ощупь. Палец во что-то вязкое влез. Чудно. Я присмотрелся и понял, что на неровной поверхности проступили капельки смолы. Не мирра, это точно, не пахнет так, как должно в храме. Иной запах, лесной, дикий.

Наша Русская смола.

Плакал спас по старцу.

Здесь и мне, калачу тертому, человеку прожженному и видевшему многое — в чудеса, как не поверить? Но, с приличной долей скептицизма я скрепил сердце. Объяснение всегда найтись может, да и не до него сейчас. Работы вагон и тележка в придачу.

Повернулся к Якову, подошел.

Он смотрел на меня, спросил.

— Ну что? Допрашивать? Кха… Господарь.

Да, надо бы заняться пленными.

— Спас Серафиму передадим. Не знаю, что делать с ним. Пока воевать будем, пускай батюшка хранит. А дальше… — А что дальше, я признаться не думал, как быть-то с этой священной реликвией. Добавил чуть помедлив. — После Собора там и решится как-то.

— Да. Сделаю.

Я слышал, что от речушки бойцы поднимают пленников. Пиками гонят вверх, понукают, приказывают зло. Вручил нерукотворную икону Якову, тот вгляделся на нее, ахнул, на меня уставился, потом опять на дерево.

— Воевода…

В моем взгляде стоял немой вопрос. Чего, мол? Да, вижу. Да, понимаю.

— Плачет же?

— Вижу. — Вздохнул я, повернулся и двинулся к пленным, что справа от шалаша сидели под охраной.

Шагов десять.

Смерть старика была неприятна, но саму ситуацию нужно использовать. Этих гадов колоть. Подошел размашисто, настроился на разговор. Мои служилые люди подровнялись, встали более ровно, подтянуто, одежду, инстинктивно поправляли и оружие. Видели, кто подходит, встречали.

Я приметил это, но сделал вид, что не обратил внимание.

Дернулся, последние пару шагов как с цепи сорвался. Зарычал даже для вида. Схватил первого попавшегося пленного за грудки, поднял, встряхнул.

— Ах ты тварь! Вы же человека святого убили! Кто? Кто, сволочи! Всех в землю зарою! Падаль! Твари! — Орал злобно, плевался слюной. Показывал этим разбойничкам, что они откровенно ходят по тонкому льду и то, что они живы, лишь случайность.

Даже мои бойцы занервничали, переглядываться стали. Я это ощущал, затылком чуял. Не привыкли они видеть меня, всегда покойного, в таком состоянии. Да и не надо им это. Это же трюк, прием.

— Ты убил? — Я поднял второго. Толкнул, отчего он упал на спину, заныл от боли.

— Или ты? — Резко повернулся к третьему, наклонился, уставился в глаза.

Врезал пощечину хлесткую, звонкую. Тот свалился набок, застонал.

— Кто! — Выкрикнул громко. Оскалился. — Кто главный, твари?

— Он… Он господарь! — Не выдержал, заревел один из них, задергался. — Мы тут все… Мы же люди православные, господарь, а он… Он нам приказал. Не вели…

— Ах ты падаль! — Взревел мужик, на которого показывали. Говорил он как-то чуть с присвистом. — Сссволота, выссеку, сссмерд.

Ага, вот и атаман, видимо, выделился или его правая рука.

— Еще кто?

Я навис над тем, то раскололся. Если язык развязался, уже не завяжешь, не бывает так на допросе. Либо… Это надо спецшколу пройти, обработку специальную, иметь выдержку и уметь играть на грани. Имитировать.

Взял болтуна за грудки, приподнял.

— Кто! Тварь⁈

— Так вот, Пэтро ему кровь пустил. Сбег он, господарь. Ей-богу…

— Ссскот!

— Еще! — Выкрикнул я, тряхнул разговорчивого разбойника. — Кто еще? Убью!

— Нет. Нет! Господарь, я нет. Не знаю. — Он верещал, ему было очень страшно. Задергался, пытаясь отстраниться, вырваться.

Я отпустил, пнул его легонько.

Все, он сломался, заныл, заревел как мальчишка, упавший и разбивший себе колени. Силы ушли. Человека трясло.