Последний герой СССР (СИ) - Алмазный Петр

— Он? — спросил у Петра.

— Вроде бы. На фото он был моложе, без бороды и лысины, с шикарными рыжими кудрями, — Петр внимательно смотрел на пьяного, словно пытался разглядеть сквозь алкогольную печать другое лицо.

Я схватил висящий на спинке стула пиджак, в который, казалось, вросла вся грязь мира. Пошарил в карманах. Пальцы нащупали жесткую корочку. Паспорт. Страницы слиплись, но я все равно раскрыл его. Фотографий две — в шестнадцать и в двадцать пять лет, больше фотографий в этот паспорт не вклеивали.

— Он, — удовлетворенно сказал я и прочел:

— Саруханов Дмитрий Леонидович.

Тот самый парень с рыжими кудрями смотрел на меня с фотографии, а на диване храпел его призрак.

— И как его тащить? Вверх особенно? — Петр озадаченно потер подбородок. — Подъем крутой, а наш трофей сейчас — беспомощная туша.

Я взял пиджак мужика, сунул ученому и, предупредив: «Не потеряй», подхватил пьяного под мышки. Тело его безвольно обвисло, как старая, выжатая тряпка. Вытащил его на воздух, присел, закинул на плечо и встал — человек был очень легким, будто высохшим.

— Выводи, Петруха, — скомандовал Ботанику.

Десять минут плутаний по лабиринту, и мы, наконец, вывалились из переулка к нашей «Волге». Петр распахнул заднюю дверь, достал пакеты с продуктами и переложил их в багажник. Я закинул Саруханова на заднее сиденье. Забрал из рук Петра пиджак, забросил его следом, на резиновый коврик для ног.

Тут же из-за угла выкатилась черная «Волга». Остановилась возле нашей машины. Плавно, почти бесшумно опустилось стекло.

Сорокин не сказал ни слова, просто прожег нас с Петром взглядом. Потом поставил на крышу мигалку и махнул головой, молча приказав следовать за ним.

Снова езда по городу, быстрая, без оглядки на сигналы светофоров и посты ГАИ. Перед нами второй раз за день вывеска: «Санаторий 'Барнаульский». Сорокин слегка притормозил, ожидая, пока поднимут шлагбаум и тут же рванул к новому корпусу. Мы — следом за ним.

Выйдя из «Волги», Сан Саныч, наконец, снизошел до разговора:

— Этого, — кивнул в сторону нашего «груза», — на плечо и за мной.

В холле санатория полковник сразу направился к регистратуре. Дежурная медсестра попыталась улыбнуться, но улыбка примерзла к лицу, срезанная ледяным тоном Сорокина:

— Санитаров. Носилки. Этого в наш бокс. Нарколога ко мне. И немедленно!

Уже через минуту двое крепких санитаров приняли у меня так и не проснувшегося Саруханова, уложили его на каталку и увезли вглубь здания. Мы шли за ними, шаги отдавались гулким эхом в коридоре, выложенном белым кафелем.

Палата оказалась отдельной, стерильная чистота и почти домашний уют. Нарколог, сухопарый врач с эспаньолкой на одухотворенном лице, был больше похож на художника или поэта. Он под присмотром Сорокина ловко вколол иглу в вену нового пациента, поставил капельницу. Бородач на койке слабо застонал.

— Привести в человеческий вид. Помыть, побрить, переодеть. Все его тряпье сжечь, — распорядился Сорокин и вышел из палаты. Мы с Петром последовали за ним, как два вагона за паровозом.

На улице Сорокин достал пачку сигарет «Ява» и, закурив, приказал:

— Излагай. Все. По порядку.

Я рассказал. Про разговор с Вовчиком здесь, в столовой санатория. Про магазин и Блохина с его «Клюнули?». Про упреки и «деньги надо отрабатывать». Про то, как Вовчик пообещал Блохину найти Саруханова. Полковник слушал не перебивая, его лицо было непроницаемой маской.

— Откуда у тебя появилась уверенность, что Вовчик не врет? Что Саруханов у него? — Задал вопрос Сан Саныч, когда я закончил.

— Вовчик не из тех, кто любит, а главное — умеет — блефовать. Я его немного знаю. Если он говорит, что «постарается достать», это значит, что нужная вещь уже лежит у него в шкафу. Сталкивался с ним раньше. Он обычно так делает, чтобы набить цену. И с Сарухановым просто тянул время, чтобы Блохин дозрел и заплатил ему больше.

Сорокин выпустил струю дыма, сбил ногтем уголек с сигареты и стрельнул окурком, попав точно в урну.

— Вот что, Влад, твою башку мне, как это ни странно, не жалко. Рискуешь — получай. Ты достаточно подготовлен к любому риску. Но Петра… Петра подставлять ты не имеешь права. Напоминаю: у тебя диаметрально противоположная задача. — Он сделал паузу, видимо, чтобы я лучше прочувствовал его недовольство и жестко добавил:

— А теперь сделай так, чтобы я вас сегодня больше не видел. И не слышал о вас с Петром. Ничего, ни одного слова. Напоминаю — у вас выходной! Ясно⁈ — Рявкнул так, что толстые голуби, харчующиеся у окна столовой, испуганно взмыли в воздух.

Не дожидаясь ответа, он сел в машину и тут же уехал.

Я смотрел вслед, пока не дошло, что ботаник о чем-то спрашивает.

— Что? — переспросил его.

— Ты что-то про жареную рыбу говорил, — ухмыльнувшись, повторил Петр. — И про смену обстановки?.. Реально, я бы сегодня не прочь переключиться и расслабиться.

Посмотрел на его физиономию, перемазанную, но довольную и вдруг расхохотался. «Не такой уж ты и ботаник, Петя», — подумал я, выезжая с парковки санатория.

— Кстати, Влад, до твоего появления в «Р. И. П.», я в основном был либо дома с бумагами и компом, либо на работе — тоже с бумагами и компьютером. А теперь жизнь моя стала напоминать американские горки. И, знаешь… мне это нравится!

— На американских горках, главное — правильно пристегнуться, — заметил я и добавил:

— А сейчас поехали, будем разбираться с рыбой! — ответил ему на первый вопрос и погнал машину по Павловскому тракту, в сторону Сулимы — к родительскому дому.

Дорога заняла минут сорок. Я заглушил мотор в родном дворе и полез в багажник. Достал тот самый пакет с зеркальными карпами — холодный, влажный, от него пахло водорослями и рекой. Сунул его Петру. Сам взял два пакета с продуктами, оставив пакеты с колбасой и коньяком в машине. К родителям идти с этим — значит, нарываться на ненужные вопросы.

Поднялись по лестнице и Петр тут же надавил на кнопку звонка. Так и стоял, не отрывая пальца, пока отец не открыл дверь с недовольным ворчанием:

— Это кто тут такой звонкий?

Он был с газетой в руке. Я хмыкнул: звонок застал его на пути к туалету, газеты обычно отец читал там.

— Дядь Борь, здрасьте! — Радостно произнес ботаник, сияя искренней улыбкой.

Отец усмехнулся, распахнул дверь шире.

— Проходите, — пригласил он и тут же спросил:

— Петруха, вот ты ответь мне… Я всего на пятнадцать лет старше тебя, почему ты меня дядей называешь? Звал бы уж тогда Борисом Александровичем, если просто Борей тебе неудобно.

— Не, дядь Борь! — Петр прошел в прихожую, стащил с ног старые сандалии и, посмотрев на дырку в носке, снял и носки, засунув их в обувь. — Борис Александрович — это как на работе, слишком официально. А так словно к себе домой пришел и вы мои родственники. А теть Зина дома?

— Подозреваю, Петя, что у тебя весь мир родственники и ты везде как дома! — Отец рассмеялся.

— Разве это плохо? — Парировал Петр.

— Боря, не держи мальчиков на пороге, — крикнула из кухни мама. Вышла в коридор и, принюхавшись, посмотрела на нас с подозрением.

— Вы по каким помойкам шарились? — Она сморщилась и открыла дверь ванной. — Мыть руки и, там на полке, освежитель воздуха — сирень. Побрызгайтесь оба. А то пахнет от вас специфически.

Петр тут же протянул ей пакет.

— От меня только рыбой! Свежей! Это вам! — Он кивнул в мою сторону. — А от него пьяным мужиком пахнет. Сейчас тащил одного до больницы.

Я сделал большие глаза, в надежде, что Петр прикусит язык, но куда там, его уже понесло. Не дожидаясь приглашения, он приобнял мою строгую мать за плечи и, вместе с ней, прошел на кухню.

— Не представляю, как там люди живут! И что могло сподвигнуть построить себе халупу в Яме, вместо того, чтобы устроиться в колхоз или совхоз и получить нормальное жилье? — Донеслось до меня.

Я заскочил в ванную, открыл кран и плеснул холодной воды в лицо. Тщательно вымыл руки индийским мылом. Запах у него специфический. Мне нравился. Потом со вздохом посмотрел на баллончик освежителя и чисто для проформы пару раз брызнул на себя. Вот прожил жизнь, считаю, что вполне себе долгую — все-таки пятьдесят с лишним — а все так же боюсь расстроить маму. И не хочу ее осуждения и упреков.