Золото Стеньки - Игорь Черемис

Я собирался раскрыть цель моего вояжа как можно позже. Крепость у реки Камышинки вполне подходила для военного совета — как раз там предстоит решить, где перехватывать ватагу Разина и как это лучше сделать. Сам я мог лишь предполагать — опыта в подобном у меня не было, а учебники истории, которые я читал в своей будущей жизни, ничем мне помочь не могли[28].

Глава 14

Царевич жив

В Казани меня нагнало письмо, которое я очень ждал. Вернее, я хотел его получить ещё в Нижнем, но там до меня добрались лишь три письма от сестры Алексея Марфы, последнее из которых было датировано 16 июня. В принципе, даже оно внушало надежду — Евдокия не писала о каких-либо хворях, которые одолевали царевича Симеона, так что я не без оснований рассчитывал на лучшее.

По моим воспоминаниям Симеон должен был скончаться в июне — точную дату я запамятовал, но ориентировался на двадцатое число, которое почему-то засело в голове. Ни про июнь, ни про число я царю ничего не говорил, ограничившись неопределенным «летом» — повышенную точность в божественных вопросах нельзя объяснить никаким «видением», — но сам помнил и с некоторым отстраненным ужасом ждал вестей из Преображенского.

С сестер царевича и его тетки Анны я взял слово писать мне раз в неделю. Они и писали, но не каждая по письму, а все вместе, озадачив этим безропотную дочь царя Марфу. Впрочем, так мне было даже на руку — она скрупулезно отчитывалась о всём, что происходило во дворце, сообщала о здоровье всех его обитателей, писала и какие-то свои мысли о происходящем и выражала беспокойство за меня — вернее, за брата. Марфу волновало, как я сплю в походе, как питаюсь и не слишком ли досаждают мне вороги и советовала больше отдыхать — ведь Алексей был для них совсем слабеньким и маленьким, хотя он лишь на два года был младше. Она даже передала пару слов от Евдокии, которая отчитывалась о картошке — та проросла, её первый раз пропололи и даже зачем-то полили, потому что управляющему показалось, что земля суховата. Пришлось в ответном письме давать дополнительные инструкции.

Почта в этом времени ходила, в принципе, хорошо, особенно царская. Письма добирались до Нижнего Новгорода дней за пять. До Казани, правда, дольше — тут с ямами было плохо, почтовые мешки переваливали на корабли, но всё равно было относительно быстро. Так что когда мы встали на рейд реки Казанки — совсем небольшой, не увеличенной разливом Волги из-за настроенных при советской власти системы водохранилищ, — мне вручили сразу три письма. Два были от Евдокии, а одно — от самого царя.

Царское послание я отложил, сразу схватился за письма из Преображенского — сначала мне попалось более позднее, но и его я внимательно прочел и не нашел каких-то стенаний по безвременно ушедшему Симеону. Потом открыл предыдущее — и снова ни слова о каких-то смертях в царской семье.

После этого меня слегка отпустило. Конечно, была вероятность, что я спутал, например, июнь с июлем или всё дело в старом и новом стиле. Но мне представлялось, что четырехлетний ребенок не может умереть просто так — он должен перед этим серьезно болеть, за ним должны ухаживать многочисленные мамки и направленные из Кремля лекари-иностранцы. И поскольку ничего этого не происходило, то у меня самого появлялась неиллюзорная надежда на избавление от висящей надо мной угрозой смерти в этом юном теле. И мне было интересно, что именно помогло — простой отъезд из Кремля с его свинцовыми водами или же банные процедуры и питьё, от которого меня уже немного корёжило. Ответа на это у меня не имелось, поэтому я собирался в ближайшем будущем в Кремль не возвращаться и не прекращать регулярные посещения местных бань, что топились по-черному. Ну и пить побольше жидкостей — хуже от этого точно быть не должно[29].

Лишь удовлетворив своё любопытство, я открыл письмо от Алексея Михайловича, прочитал его и надолго задумал. А потом отправился искать Трубецкого — решать такие вопросы в одиночку мне не хотелось.

* * *

— Повеления государя необходимо исполнять, — мрачно сказал князь, сворачивая свиток и возвращая его мне.

Он был прав. Русское царство этого времени покоилось на немногих китах, и одним из них было безусловное послушание царю. Сказал Алексей Михайлович — «прыгай», и народ тут же начинал прыгать до полного изумления. Иначе ничего не работало, и все нижестоящие это хорошо понимали.

Другой вопрос, что повеления царя должны были хоть в какой-то степени отражать чаяния того самого народа. Были ещё живы те, кто помнил, как возводили Романовых на московский престол, и те, кто точно знал, кем Романовы были до этого. Лучше всего были осведомлены, разумеется, бояре и князья, которые свои рода вели с давних времен и точно знали своё место в здешней табели о рангах. Но и простой люд ничего не забывал, а потому моментально поднимался, если чувствовал малейшую несправедливость — как было с медными деньгами, которые царской волей приравняли к серебру.

Полученное мной повеление царя было как из категории несправедливых: мне с Трубецким и приданными нам стрельцами и пушками предписывалось вернуться обратно в Москву. Причины в письме имелись, но расплывчатые — мол, на западных границах неспокойно, турецкий султан привел к покорности гетмана Дорошенко на правом берегу Днепра, и не ровен час — пойдет всеми силами на нашу Украину, а там до низовий Волги рукой подать. Формально это была забота о моей безопасности, так что придраться было не к чему. Для Алексея Михайловича я был старшим сыном, наследником и будущим главой государства, которому в плен к басурманам попадать никак нельзя.

На самом деле это было очень странное письмо.

— Интересно, кто именно нашептал государю эти строки… — произнес я, принимая письмо и пряча его за пояс — карманами я пока не озаботился, хотя собирался ещё в Преображенском.

— Ордин-Нащокин? — предположил Трубецкой.

— Сомневаюсь, — я покачал головой. — Хотя ему как раз наш поход и его цель против нутра были. Не хочет он беспокоить донских казаков, но прямо царю отказать не может. Да и согласился он, что старшина слишком много воли взяла и забыла, чья рука её кормит. Так что не он это. Но кто?

— Что толку гадать, царевич? Так и так придется поворачивать струги. «Орел»-то дальше пойдет, ему в Астрахань назначено.

— Нет, князь, не придется, —