Было записано (СИ) - Greko

— Вот мы и встретились снова. Но при куда более критических обстоятельствах. Я виноват перед вами…

— Вы⁈ Ваша сиятельство, о чем вы⁈

— Как о чем, Константин Спиридонович? Вы сохранили дворянство благодаря ордену Станислава, а значит, должны были стать не просто унтер-офицером, но юнкером или подпрапорщиком. Я настаивал. Но военное министерство заволокитило ваше назначение. И кому мне было жаловаться на инспекторский департамент? Военному министерству на военное министерство?

— Я все понимаю. Граф Чернышев не даст хода моему продвижению.

Видимо, у полковника была такая проблема, что он даже решился на извинения. Я угадал.

— Мне придется снова просить вас, унтер-офицер Вараваци, пуститься в отчаянное предприятие. Мне срочно нужны подкрепления. Получить их могу лишь от генерала Клюки фон Клюгенау. А он в Темир-Хан-Шуре.

— Вы хотите, чтобы я пробрался в Северный Дагестан через охваченную восстанием Аварию и доставил ваше письмо?

Полковник кивнул.

— Не могу приказать. Только охотник на такое пойдет. Риск — смертельный. И никого нет лучше вас. Клюки вас лично знает.

Я тяжело вздохнул.

— Мне нужна горская одежда…

Князь улыбнулся.

— Кавказское оружие и лошадь. Я помню. Дам вам с собой двух казаков. Что ж до награды…

— Ваша светлость! Ни слова больше… Не конфузьте меня, пожалуйста. Считайте, я вызвался добровольно…

— Могу я поинтересоваться вашими мотивами?

— Скажем так: у меня действительно куда больше шансов прорваться через Дагестан живым… А еще есть долг дружбы. Князь Орбелиани! Я обещал ему помочь в поисках брата. Кто знает, быть может, мне удастся что-то узнать. Нащупать ниточки, ведущие к месту, где его прячут.

— Отныне, Константин Спиридонович, больше никаких «ваших сиятельств» наедине. Теперь — просто Моисей Захарович! Дайте я вас расцелую! — встал из-за стола грузный полковник, оглаживая пальцем свои пышные усы. Впился в меня, что твой Брежнев. Оторвался, но плеч моих не отпустил. — Знаете, мой дорогой, что я думаю? Никакой Чернышев вас не остановит! Вы сами, своей грудью, без моей помощи — хотя будьте в ней уверены — и без помощи ваших многочисленных друзей пробьёте себе дорогу в офицерское общество. Не сомневаюсь!

… С казаками вылезла одна проблемка. Среди донцов, входивших в отряд, хватало сорвиголов. Были и те, кто умел пробираться через вражеские кордоны, довозить нужные донесения. «Умри, но доставь!» — этот лозунг казакам был хорошо знаком. Обычно отправляли несколько групп, в надежде, что хоть одна да прорвется. Но — время! Его не было. Нужно мчаться во весь опор, а не скрываться в пещерах или глухих ущельях, пока минует опасность. Нужна маскировка: значит, навыки носить горскую одежду и уметь балакать по-татарски или аварски. Нужно знание множества мелочей, вроде жестов, посадки в седле или движения рук при приветствии. Были бы в отряде гребенцы, такие умельцы бы нашлись. Но где их искать? Все на Сунженской Линии. Брать местных поостерегся: никто не мог гарантировать, не являются ли они лазутчиками Шамиля. В общем, оставались донцы.

Отобрал парочку с такими рожами, чтобы все решили: вылитые абреки. Смуглые, бороды редкие, а не лопатой. Видимо, бурлила в жилах удальцов кровь черкешенок или ногаек. Проверил, как держаться на лошади. Для гор сойдет. Умеют ли стрелять, а главное — перезаряжать на ходу? Умели.

Долго колдовал над картой, выслушав сотни советов от «знатоков». Все рекомендовали двигаться напрямик через Гергебиль, где совсем недавно генерал Фези основал укрепление, далее — на Хунзах и оттуда — на Темир-Хан-Шуру по военной дороге. Считали, что путь на северо-запад перекрыт. По слухам, Шамиль был в Тилитле и планировал выдвинуться к Кази-Кумуху. На северо-востоке действовали шайки Ахверды-Магомы, постепенно смещаясь к югу, чтобы обойти лагерь Самурского отряда и отрезать его от Кубы.

«Доберусь до Гергебиля и пойду через горы, напрямик. Плевать, что там снег лежит! — решил я. — Зато меньше шансов наткнуться на вражеские группы. В этих знакомых мне по броску до Ахульго в 1839 году горах очень трудно укрыться. Они полностью лишены растительности. Уверен, что дорогу от Гергебиля до Хунзаха тщательно стерегут многочисленные засады мюридов. В моем деле всегда лучше перебдеть».

До Гергебиля добрались в сопровождении сильного казачьего конвоя. Два укрепления — нижнее и верхнее, занимавшее господствующую высоту[3]. Рвы неглубокие, бруствер — из камня на глине. Рядом — изрядно пострадавший аул. Настороженный, лишь изображавший покорность, с сотней следящих за урусами внимательных глаз.

Переоделись. Обвязали папахи белыми лентами. В сопровождении проводника-татарина выдвинулись в горы до рассвета.

Вступив в ущелье, мы следовали вдоль ручья, по тропинкам, едва проходимым только для вьюков. Потом свернули и начали подъем. Через крутые гребни и овраги взбирались все выше и выше. Когда достигли пика, вдали, у пересекавшихся под острым углом ущелий, перед покрытых снегом хребтами, показалась гора, на которой шло какое-то строительство.

— Гуниб, — пояснил нам проводник[4].

Трудный подъем вывел нас на плоскость, заваленную снегом. Его было по колено. Холод пробирал до дрожи, несмотря на бурки. Тем не менее, устроили привал, чтобы дать отдохнуть лошадям. Сами грелись у костра из прихваченных с собой дров, забившись в расщелину, чтобы укрыться от резкого ветра. Казалось, в этом суровом, безводном и безлесном краю нет место для человека. Но я знал, что скоро, очень скоро, русские войска в любое время года, даже зимой, будут штурмовать все горы вокруг. Спать на голом камне, укрывшись одной шинелью. Жевать снег вместо воды. И вытаскивать на руках обозы и пушки. И так — год за годом…

Нам предстоял спуск на равнину, где за каждым кустом подстерегала опасность. Мелькнет папаха между листвы — как понять, кто перед нами? Мирный или немирный? Друг или враг? На белые чалмы на наших папахах могли среагировать по-разному — вплоть до выстрела. Шамиль сдержал свое обещание и принялся уничтожать аулы, которые его не поддержали. Мюриды рубили фруктовые деревья и разрушали террасы, на которые поколениями свозилась плодородная земля, чтобы добыть скудное пропитание. Озлобленных хватало[5].

— Через долину пойдем ночью.

Проводник заворчал.

Я демонстративно зарядил маленький двуствольный пистолет. Татарин счел за лучшее промолчать.

Начали спуск в Аймякскую долину по крутой и извилистой тропинке. Перед глазами — глубокое ущелье, тянувшееся вплоть до северного выхода в котловину.

Мы двигались в ночной тишине, объезжая аулы. Лишь цокали по камням копыта наших лошадей. Шумела река, набиравшая силу с каждым днем. Иногда раздавался выстрел. Стреляли наугад в нашу сторону. Селяне отгоняли от жилищ непрошенных гостей.

К рассвету мы почти выбрались на дорогу на Оглы. Нам предстояло проделать более ста верст по неимоверно трудным горным дорогам. Все вокруг укутывал утренний туман.

— Зажмите проводника, чтобы не скрылся, — приказал я казакам.

— Отдыхать надо. Кони поморены.

— Спадет туман, отдохнем, — успокоил я казаков.

Мои спутники встали стремя в стремя справа и слева от татарина, насколько позволяла тропа.

— Дорогу не вижу. Могу заплутать, — вдруг обернулся он ко мне.

— Что бы ты, местный уроженец, да не знал дороги? — я взвел курок пистолета. — Ты с завязанными глазами тут проедешь. Веди! Не то убью как собаку и брошу тело на съедение волкам.

Татарин выругался, но спорить не стал. Дальше ехали молча, пока не растаял туман.

… Двое суток, поспешая, скрываясь, мы ехали на север в сторону Дженгутая и Казанищ. В первом — русский пристав, во втором стоял русский гарнизон. Возможно, застанем там и генерала Клюки. Но вышло по-другому.

В дневном переходе от крепости на привале пропал проводник. Лошадь есть, а татарина нет.

— Вашбродь! — окликнул меня один из казаков. — Я немного дорогу знаю. Проезжал здесь один раз с донесением.

— Что нас ждет?