Десятое Блаженство - Валерий Петрович Большаков

Сергей Леонидович, приглаживая редкие волосы. — Побоялись связываться! «Киров» и «Рига» уже миновали Суэц, «Ульяновск» со «Ждановым» подгребали к Гибралтару… Сила! И это, не считая «белых лебедей». Ведь целую «стаю» подняли!

— Ну, так и доиграться можно было, — проворчал Язов, ерзая. — Англосаксы — бойцы хреновые, и стратеги из них никакие. Шваркнули бы тактической с перепугу! Хотя… Если от заварушки самоустранились Штаты, одной Англии не сдюжить. Даже на пару с французами. М-да… Деградирует Европа… Ни одного толкового лидера!

— Нет, ну-у… — вяло оспорил Соколов. — Австрия, ведь, запретила пролет бомбовозов над своей территорией? Уже плюс! Согласен, договариваться стало не с кем, так ведь всегда найдется деятель, чтобы подмахнуть акт о полной и безоговорочной…

Дмитрий Тимофеевич мрачно кивнул.

— Ну, лет на десять НАТО присмиреет, надеюсь. А нет, так им же хуже. В Париже и Берлине наши солдаты уже отметились, можем и по Лондону прогуляться…

«Ил-108», чуть покачиваясь в восходящих потоках, сел и покатился по Земле Обетованной, распуская низкий гул реверса.

Вечер того же дня

Израиль, окрестности Беэр-Шебы

Как и раньше, как две тыщи лет назад, посвистывал ветер, перебирая сухие пучки трав. Всё так же калилось тугое солнце, краешком касаясь мутного горизонта. По-прежнему духота дня боролась с прохладой ночи, и свет уступал тьме.

И лагерь киношников стоял на том же самом месте, а кинозвезды по-старому подлизывались к Альбине, выпрашивая добавки. Изя, весело переругиваясь с Белявским, выкладывал «заготовку» костра; Гайдай стоял в позе пионера-горниста, и жадно поглощал минералку — кадык так и гулял.

Я вздохнул. Как будто и не уезжал…

Низко урча, выкатился джип, и Наташа спрыгнула с заднего сиденья, приятно качнув грудью.

— Мишка! — радостно взвизгнула златовласка, и бросилась ко мне. — Наконец-то! Мы уже соскучились!

— А уж я-то…

Закатные пересветы и размытые тени прикрывали нас, мы тискались и щупались с беззаветной жадностью школьников.

— Риту видел?

— И Риту, и Инну… И Аню, и «Алису»!

— Я вот тебе дам! — шутливо пригрозила Талия.

— Прямо сейчас? — мне удалось изобразить стыдливость. — Люди же кругом…

— Не в этом смысле! — девушка игриво шлепнула меня, и вдруг синие глаза потемнели, утратив влажный блеск. — Миш…

Мои руки крепко сжали гладкие Наташины плечи.

— Наташ, — я заговорил серьезно и быстро, — там такая выработка, вроде пещеры… Мы нашли куртку твоего отца, молоток и планшет, а вот его самого там не было! Понимаешь? Он не мог выжить, и уйти не мог — твой папа просто исчез!

— Ми-иша… — заныла Талия, цепляясь за меня. Орошая мою майку горючими слезами, она тревожно, ищуще заглядывала в мои глаза. — Мишенька! Папа ведь мог попасть в «Бету»? Скажи! Мог же?

— Мог, — мой голос был тверд. — Только, пожалуйста, помни — это всего лишь возможность! К бета-ретранслятору меня и близко не подпускают… Да и фиг с ними! Надо будет, до самого Романова дойду, но обязательно узнаю, там или не там Мстислав Максимилианович!

Наташа ничего не сказала, лишь всхлипнула, да прижалась покрепче.

— А это — тебе.

Девушка повертела в руках старый планшет, осторожно зашелестела бумагами.

— Это папины письма? — пробормотала она.

— Письма, кроки, фотографии, анализы разные… И вот, глянь, — я достал заветную коробочку. — Твой папа все-таки нашел базу пришельцев. Если бы не тот обвал, он бы вернулся к твоей маме, к тебе…

Наташа рассеянно перебирала внеземные артефакты, а затем обняла меня и зашептала на ухо:

— Миша… Мишенька… Всё равно, ты самый-самый родной человек! Я очень люблю тебя!

Не в моем обычае признаваться своим женщинам. Не потому, что не люблю их. Просто я не уверен в своих чувствах. Нежная забота и бесстыдное вожделение тождественно равны любви?

«Маму ты любишь иначе, чем меня!» — обижается Лея.

А я и Юлю люблю «иначе»! Но что в моих чувствах к ее «мамусечке» иного? Разнузданная страсть и крайняя степень близости? Или есть что-то еще, не выразимое словами, хотя поэты с начала времен воспевают любовное блаженство?

Моя голова дернулась, словно отгоняя назойливые мысли.

— Я тоже тебя люблю, Наташенька!

Признался — и повеселел, ощущая счастливое облегчение. Говорить правду бывает так приятно…

Смущенное покашливание выдало чье-то присутствие.

— Я не подслушивал! — из глубокой тени вышагнул Гайдай.

— Верю, — просто ответил я, радуясь, что Талия не застеснялась наших объятий, не отшатнулась, не расплела руки.

Не знаю уж, догадывались ли киношники о моих отношениях с «тремя грациями», но я до сих пор не перехватил ни единого осуждающего взгляда. Даже от Нины Гребешковой.

— Миша, — бодро заговорил режиссер, — завтра мы сворачиваем лагерь и переезжаем к морю…

— Здорово! — восхитилась Наташа.

— Так я и говорю! — вдохновился мэтр. — Только двинем не по новому шоссе, а по старому, по «Дороге скорпионов»! Места там живописные, их надо обязательно заснять, но там и опасно. Много, знаете, подъемов, спусков, крутых поворотов… А у нас, как назло, водитель занемог! И некому рулить «Штаб-салоном»…

— У меня права с собой, Леонид Иович, не беспокойтесь, — улыбнулся я.

— Всё будет хорошо, и даже лучше! — прозвенела Талия.

Глава 11

Пятница, 11 апреля. Утро

Израиль, Негев

Если честно, то я посмеивался над страхами Леонида Иовича. Думал, напугали режиссера местные, а тот и поверил страшилкам. Нет, конечно, старая дорога на Эйлат извилиста и узка — в полторы легковушки. Но дорога же, шоссе!

И наш караван тронулся на хорошей скорости, бодро так покатил на юг.

Первые километры меня не впечатлили — машины киноэкспедиции вили петли между голых холмов, унылых и скучных. Тысячи лет назад здесь шумели кедры, а ныне шуршит песчаный саксаул, да кое-где щетинится акация, корявым стволиком раздвигая горячие камни.

Палило солнце, извергаясь с линялой лазури небес; дрожал воздух над серым асфальтом.

Зато потом крученная дорога полезла в гору, расплетая серпантины над