Мир и нир - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Как угроза они не сработают, королёныш не знает, что это такое, и не испугается.

Вздёрнутый за шиворот, он стал похож на мокрую и грязную ветошь. Я разорвал на нём камзол, содрал амулеты, висевшие на шее.

– Больше его ничто не защищает, хозяин. Можно?

– Не торопись.

Мы возвращались втроём. Я волок вождя нации, прижав кинжал к его горлу. Впереди ступал Бобик.

Ближе к королевскому шатру кароссцы и оставшиеся верными коронованному идиоту рубились против антов и моей дружины.

– Карухушка! Жить хочешь, пусть даже очень недолго? Кричи своим: отставить!

Он больше сипел, чем кричал. Пришлось бить его рукояткой кинжала по балде, чтоб визжал громче.

Схватки прекратились. Ещё минут через двадцать я стоял, сжимая в объятиях высочайшее ничтожество, вокруг столпились уцелевшие бренты и глеи. Нимирх и Фирух выжили, ант, правда, получил болт в предплечье и баюкал перемотанную руку.

Я встряхнул пленника.

– Давай, королёнок. Как договаривались. Громко!

Заикаясь и глотая слова, но вполне явственно, он объявил, что освобождает подданных от клятвы верности и обязательства идти на правый смертный бой в Монкурхе. И примолк. Хотя знал – условие пощады выполнено не полностью.

– Продолжай! – шепнул я ему. – Напомнить текст? Я, Карух, король Мульда и прочая, и прочая, твой дурацкий титул, с этого мига отказываюсь от короны. Пусть нового короля изберёт съезд брентов и глеев королевства. Живо!

– Не-е-ет! – он вывернулся и обернулся ко мне лицом. Оно было плаксивым. – Это мой трон! Это моё королевство! И ты, подлый отступник…

Он упал и затих, а внутри меня булькнула проклятая отрыжка Биба.

Пришлось взять слово самому.

– Его величество померло от стыда и страха, будем так считать. Поутру собираемся и валим домой, пока жители Тейфарра не погнали нас ссаными тряпками.

Никто не возражал.

А перед уходом в темноту ко мне подошёл командир антов, р-рычащее имя которого я подзабыл, пожал руку и произнёс:

– Спасибо, глей Гош.

И даже «хрым» не добавил. Приятно.

– Обращайся. Хотя… задержись. Есть одно незаконченное дело.

Глава 16

Каросских наёмников уцелело всего сорок три. Половина – раненые. Оставшиеся в строю отбивались отчаянно и бросили оружие лишь тогда, когда анты-арбалетчики ещё с десяток из них снабдили торчащими деревяхами с оперением.

Суд начался наутро, с характерной для Средневековья примитивностью процедуры. Пока сворачивались и выдвигались на юг войска, я отправился посмотреть.

Происходило это весьма публично. На главной площади столицы устроили сцену. Зрителей собрались тысячи – сколько вместила площадь перед дворцом и прилегающие улочки. Лиловый чмырь, пытавший меня о чистоте намерений, взялся за кароссцев. Каждому задавал вопрос о действиях при штурме бренского замка.

– Ты насиловал? Грабил? Убивал безоружных?

– Я только исполнял приказ…

Ба-а-аммм! В зловещей тишине среди тяжёлого молчания публики и участников действа раздался отчётливый хлопок. Скорее даже удар. Наёмник отпустил камень, упал, тело выгнулось дугой. И затих.

Я ждал воплей торжества. Всё же нравы простые, зрелища непритязательны. Нет, смерть никого не воодушевила. Столь же мрачные рожи таращились на судилище дальше.

– Следующий! – судья даже имени не спрашивал. Какая разница? Виновен – в расход. Невиновен – на все четыре стороны.

Смотреть тошно, но надо. Я привёл на суд каросских наёмников, считая их злом. Зло надо искоренять.

Или нет? Получив по левой, подставить правую щёку, предлагая лупануть и по ней?

Средневековье моего прежнего мира было таким – очень христианским. На словах. Со всеми этими байками про вторую щёку, не убий, возлюби ближнего и прочими оторванными от реальности лозунгами.

На самом деле, нельзя не только вторую, но и первую щёку подставлять. Поймать бьющую руку и вырвать из плеча. Не иначе. Потому что по-другому затопчут.

Тем временем внесли раненого. Лежачего. Поставили носилки около столика с камнем.

– Насиловал? Грабил?

Признания только в одном из грехов – убийстве нонкомбатанта – было достаточно, чтобы лиловый махнул стражникам утащить наёмника и поставить носилки внутри обширной клетки. За ним, кто на носилках, а кто и пешком, все остальные отправились следом.

Будь война победоносной, никто не посмел бы их упрекнуть ни в каких военных преступлениях. Победа всё списывает. Отдать захваченный город на три дня на разграбление – святое дело.

Но мы проиграли. О чём ничуть не жалею. А также не испытываю ни малейшей радости, что отдал людей на верную смерть. Их казнили немедленно. Там же, на помосте, дворцовые стражники накинули кароссцам удавки на шеи и затянули, пока те не перестали сучить конечностями.

На прощание король пытался затеять разговор о возмещении ущерба от вторжения, но получил только совет. Какой? Обратиться к новоизбранному королю Мульда. Но без особых шансов. Если бы победил силой, а не моим предательством, тогда…

Часов через восемь неспешной езды я с десятком солдат догнал уходящую армию. Поравнялся с едущим верхом Фирухом.

– Как рука? На привале осмотрю. Если распухнет – потеряешь или руку, или жизнь. Как повезёт.

– Хорошо…

Смущён. Глаза отводит.

– Колись. Это ты сдал меня Каруху, что считаю клятву утратившей божественную подпорку? Что не одобряю его манеру вести войну? И собираюсь что-то предпринять?

Помолчав, признался:

– Верно. Даже если правда, что Моуи отвернулся от короля, присяга не утратила смысл. Она же не только на угрозе должна держаться. А на чести принёсших её. Если бы я стал на твою сторону и бился против Каруха, потерял бы честь. А ты… Ты привёл врага в наш лагерь и начал бить по своим. Полста человек погибло или ранено. Не считая каросских.

– Те – все до единого. Анты судили и казнили пленных. Не аплодирую, но и не осуждаю. Они в своём праве. Полста наших, говоришь? В первую же попытку штурма городских стен погибло бы куда больше. Потом дворец, он представляет собой неплохую каменную крепость внутри основных стен, имеет источник воды и тайные выходы наружу. Не ошибусь, если скажу: если бы мы и взяли его, от нас осталось бы несколько сотен – раненых, потрёпанных. После чего оккупантов осадили бы отряды подошедших брентов. Они бы и поставили точку в «великом освободительном походе». Убив десятки, я спас тысячи. Грех на моей душе за погибших ночью, но это только мой грех. Так что не смей меня поучать.

Он снова долго молчал. Потом подвёл черту:

– Мы никогда не сойдёмся. Наши понятия о чести слишком разные.

– Но то, что я спас армию от уничтожения и ещё большего позора, ты признаёшь?

– От уничтожения – да. От позора – нет.

Проклятый догматик! Но что-то в его словах есть. Присяга, если по