Гонзо-журналистика в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Какого-какого зала? — удивился Волков. — Откуда ты вообще эти слова берешь? Но ход мыслей понятен, вот его Петру Мироновичу и изложишь. Ему понравится.

— А стульев сколько? Двенадцать? Хо-хо, Василий Николаевич, вы мне даете богатую пищу для разглагольствования!

— Ну, особенно не увлекайся, у тебя десять минут будет на заводе, и еще тридцать — в городе.

— А интервью? — заикнулся я.

— А это уже по ходу, как договоришься… — Волков не удержался и провел ладонью по гладкой, полированной столешнице. — Превосходно получилось, да! Пре-вос-ход-но! Ты мне вот что скажи — правда что ли, что «Комсомолка» тебя переманивает?

— Ну, говорить об этом рано, мы еще с вами Дворец Спорта не построили, и санаторий…

— Достал ты меня с этим санаторием, да! ПДО в одиночку не вытянут! Водолечебница, реликтовые сосны… Это ты хорошо придумал, но чтобы не получился очередной детский лагерь «Ромашка» с деревянными сортирами и бигосом на обед, тут нужны усилия не только наши! Да!

— Рикк согласен, Исаков вроде как не против, но ему нужно с генеральным еще переговорить, Рогозинского скоро увижу — тоже попробую…

— А не сожрет тебя Рогозинский? Ты его здорово унизил! — испытующе заглянул мне в глаза Волков.

— А я невкусный. Да и отношения планирую наладить

— Невкусный он… Борони Бог тебя с ним драку затеять, а то знаю я!

— Да за кого вы меня принимаете, Василий Николаевич? — деланно возмутился я.

Тот только оскалился и погрозил пальцем.

***

«Ундервуд» стрекотал как наскипидаренный, я лупил пальцами по клавишам, набирая статью про новый производственный участок на ПДО — по обработке мореного дуба. Она должна была выйти одновременно с материалом о визите в город Петра Мироновича Машерова — то есть во вторник.

Понедельник предстоял напряженный, да и выходные тоже, поэтому я старался подчистить все хвосты, работал как заведенный, вычеркивая один за другим пункты из списка небольших, но нужных материальчиков для газеты — они неплохо разбавляли вечную скукоту официальных статей и отчетов о тереблении долгунца (сорт льна, а не то, что вы подумали). Наброски и черновики один за одним отправлялись в мусорное ведро, переродившись в виде ровных строчек машинописного текста на листах тонкой, сероватой бумаги, переложенными копиркой.

Вечная лужа, которая образуется у многоэтажки — следствие не прочищенной ливневки, герой-любовник, написавший с тремя ошибками на асфальте «Рая, я тебя люблю», анонимка про собачек и кроликов, и так далее и так далее…

В кабинет заглянул Юрий Анатольич:

— Гера! Здорово! А я видишь ли по району катаюсь, памятники фотографирую!

— В смысле? — удивился я.

— Так поручение поступило: в Гомельском историческом музее готовят каталог по всем памятным знакам и мемориалам Великой Отечественной войны. Вот Светловой в приказном порядке и довели — чтоб отфоткали!

— А мы тут каким боком? Пусть музей фоткает! У них вон целый штат шибко умных сотрудников, которые отправляют кидаться головой в навоз целых редакторов отделов!

— Так у музея машины нет! А у редакции — есть… А за бензин кто платить будет? Если называть вещи своими именами — охерели! Вот мы вроде как районка, а район нам что, деньги выделяет? Не-е-е-ет, ни шиша. Мы на хозрасчете, всё сами зарабатываем. Самоокупаемость! И в какую графу нашей бухгалтерии записать расходы на бензин на покатушки по району? Я за вчера-сегодня, уже, считай, два раза до Минска съездил… А потом за нецелевое расходование средств кому предъявят? Одним словом — жопа полная! А у тебя что?

Я помахал перед его носом письмом без указанного отправителя:

— Анонимка. Пишет, мол отлов бездействует! Мол, в самом центре орудует банда псов, которые делают подкопы, прогрызают дырки в ограждениях, вредят подсобным хозяйствам. Вот, гляди — фотографию приложили, и не жалко им было пленку тратить… — на фото было хорошо видно трупики кроликов, которые лежали в рядок у разгромленных клеток. — Адрес проблемы, пишут, хорошо известен: вся Набережная и Центральная площадь кишит псами… Мне вот что интересно, Анатольич — они кроликов тоже на площади прям у фонтана разводят? Или может — на Набережной клетки поставили? Ну ка-а-ак, скажи на милость я могу им помочь, если они не указали адрес? И зачем писать анонимки — у нас что, тридцать седьмой год на дворе? И вообще — как будто других проблем нет, такое чувство что я уже год про одних собак только и пишу!

— Я тебе больше того скажу, — он взял у меня фото. — Это не собаки. Это тхор!

— Какой хор? — не понял я.

— Известно какой! Вонючий! Это он вот так живность губит, не добычи ради, а удовольствия для.

— А-а-а-а, хорёк! — даже я, вроде и местный, со всеми этими словечками никак не разберусь. Сначала — налисники, теперь вот — тхор… — Так что — собаки ни при чем?

— Ну тхор, я ж и говорю! Собаки этих кролей хотя бы погрызли…Тут капкан надо ставить, а не отлов вызывать! Хотя собаки эти тоже задолбали, конечно… Вернули нашим живодерам ружья из ремонта-то?

Мы вдвоем заржали. Эта отговорка у коммунальщиков была великолепной: отправили ружья в ремонт в Тулу. А что касается отравы, так отраву дворняги не берут, потому как сердобольные граждане их и так до упаду кормят…

— У меня вообще такое чувство, Гера, — склонившись над столом и оперевшись рукой на лысину Ильича проговорил Анатольич. — Такое чувство, что мы не пресса, а отдел исполкома по связям с общественностью!

— Вот! — сказал я. — Истинно так!

— Ну ничего, выйдет новое постановление, все газетки республики на хозрасчет переведут, и из подчинения районного выведут, тогда и попляшем, — он вроде как был всего лишь водителем, но за редакционные дела переживал будь здоров. — Министерское подчинение у нас будет! И хрена тогда они смогут нас шпынять!

Я от таких раскладов охренел и спросил только:

— Откуда новости?

— Слушай, я понять не могу, в Союз журналистов кто ездил — ты или я? Там же это доводили до общего сведения, потом статья в «Советской Белоруссии» была…

— Поня-я-атно… — только и смог сказать я.

Вот это эффект бабочки так эффект бабочки! Такого в будущем точно не было!

Дурацкая система двойного подчинения, когда с одной стороны учредителем газеты считался исполком, а с другой — мы вроде как относились к Министерству информации сохранилась аж до двадцатых годов двадцать первого века. Соответственно, с двумя командующими, которые требовали порой совершенно противоположные вещи, дела шли не самым лучшим образом. Как, скажите, можно критиковать местную власть, если эта самая власть является твоим учредителем? «Маяк»-то был редакцией крепкой — как правильно сказал Анатольич — на самоокупаемости почти всю свою историю, так что мы могли еще пободаться, потрепыхаться, изображая порой некую эрзац-независимость, то каково было тем, кто получал дотации из районного бюджета? А это, на секундочку, восемьдесят процентов всех местных газет, всех районок области!

Так что новость была ошеломительной. Если уж власти отдельно взятой республики решились на такой эксперимент… Это что-то да значило, но что именно — понять пока было сложно. Одно можно было сказать наверняка: если это и не свобода слова и гласность, то всё-таки клапан для выхода недовольства и рычаг давления на местных партократов и неубиваемых зампредов всех мастей власти БССР получили очень даже неплохой.

— Будем называть вещи своими именами, — сказал Сивоконь и довольно улыбнулся: — Батька Петр дал пиджакам просраться!

О как! Оказывается, «батькой» считали не только одного-единственного и неповторимого… Ну, то есть я знал, что были еще на белорусской земли Батька Минай, и Батька Корж — но чтоб Машерова…

Абы-кого белорусы батькой не назовут!

***

Рогозинский и Вагобушев оказались людьми на удивление адекватными. Они сами всё поняли и пришли с пузырём и закуской — мириться. Пузырь был и у меня — ноль пять «Столичной». Итого у нас получалось литр на троих, а потому решение было принято волевое: сначала делаем дела, потом сидим в беседке во дворе столько, сколько душе будет угодно.