Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

Глава Посольского приказа, до этого сидевший в своей привычной задумчивой позе, выпрямился. Его умное, подвижное лицо стало серьёзным.

— Ветра, государь, дуют по-разному, но сейчас они стали очень сильными. Для начала могу сообщить хорошую весть, — удалось решить вопрос с несправедливой иноземной торговлей, а также организовать Русское посольство в Англии. К сожалению, как передаёт глава нашей миссии в этой стране Иван Нестеров, пришлось признать законность власти Парламента. Только на таких условиях удалось там остаться. Боюсь, это не лучшим образом отразится на наших отношениях с другими державами, а также способно увеличить число противников и внутри Руси.

— Неприятно, но выбора нет. Нам необходима прямая связь с Англией, — отвечаю Афанасию Лаврентьевичу.

— Теперь о трудностях. — Продолжает глава приказа. — С каждым днём они становятся все более угрожающими. Судя по донесению из Крымского ханства, в Бахчисарае сложилось твёрдое мнение, что Русь слаба. Они уже особо не скрывают своего желания попробовать нас на прочность. Следующим летом — осенью вполне возможно крупное вторжение.

Невольно удивляюсь.

— Но мы же вроде отбили их последний набег? Разве это не показало нашу силу?

Тут снова вмешивается Долгоруков, уже без гнева, но с мрачной прямотой.

— Отбили, государь, да. Но с огромными потерями. Полки «нового строя» так быстро не подготовить. Созданные части дрались стойко, но неумело. К тому же у нас практически не было конницы. Дворяне отказались идти служить на общих основаниях. Крымчаки, очевидно, сделали неприятные для нас выводы.

Согласно киваю, но внутри у меня всё сжимается. Вот она, — страшная цена отмены крепостного права. Освободил крестьян, распустил поместное войско…Русь теперь на самом деле выглядит ослабленной.

— Это ещё не всё, государь, — продолжает Ордин-Нащокин. Из Речи Посполитой прибыли послы. Требования…агрессивные.

— Это какие же? — спрашиваю, хотя уже примерно догадываюсь.

— Требуют, чтобы мы немедленно прекратили сеять у них религиозную смуту. Хотят нашего публичного заявления, что чернец Никон и все его последователи — еретики и вероотступники. В случае отказа грозят войной.

Внутри у меня всё перевернулось. Понимаю, — недооценил я Никона. Славно он там, в Польше, поработал. Теперь и не знаю, радоваться или печалиться.

— Война с двумя врагами — с Крымским ханством и Речью Посполитой — нам сейчас смерти подобна. Твоя задача, Афанасий Лаврентьевич, — сделать всё, чтобы её избежать. Тяни время, веди переговоры. Соблазняй их посулами, пугай туманными намёками на нашу силу. Но ни в коем случае не иди на открытый конфликт.

— А что с Никоном? — спросил дипломат. — Требуют его отлучения от церкви и осуждения.

— Никона мы не будем объявлять еретиком, — отвечаю твёрдо. — Негоже так поступать со своими подданными, которые занимаются благим делом, пусть и другими путями. Но возможно, тебе следует действовать более изощрённо. Не только словом.

Перевожу взгляд на Хитрово, который внимательно всех слушает.

— Богдан Матвеевич, пришла пора создать в твоём приказе отдельный «стол» (подразделение). Выдели людей — умных, смелых, знающих иноземные языки. Пусть отправятся в Крым и Речь Посполитую. Их задача — не только слушать, но и действовать. Словом, золотом, а если потребуется, то и кинжалом. Нам нужна настоящая служба розгляда (разведки), которая будет помогать Посольскому приказу не из зала заседаний, а из тени.

Хитрово медленно кивнул, а в его глазах мелькнул интерес дельного человека, получившего сложную, но понятную задачу.

— Дело новое для Руси, но уже напрашивающееся. Знаю, что венецианцы и генуэзцы давно и успешно так действуют. Попробуем и мы.

— Отлично, — снова окидываю взглядом всех собравшихся. — Сегодняшнее совещание было…эмоциональным. Это хорошо. Значит, общее дело нам небезразлично. Прошу и впредь проявлять такую же честность. Но паника — плохой советчик. Всегда надо искать возможности выхода из ситуации, а не причины для отчаяния.

Делаю паузу, собираясь с мыслями. Выслушав Сукина, Ромодановского и Ртищева осознал, что есть та проблема, которую необходимо решать немедленно.

— Ещё одно…Я понял, что дарованная свобода создала и большую трудность. Людской поток хлынул по стране, и мы потеряли возможность его учитывать и контролировать. Пускать это на самотёк — нельзя.

Все посмотрели на меня с интересом.

— Необходимо ввести по всей Руси обязательный для всех документ, удостоверяющий человека. Нечто вроде нынешних проездных грамот, но для каждого подданого, а не только для приказных или богатых купцов. Назовём этот документ…паспортом.

В комнате воцарилась тишина. Идея была простой и одновременно шокирующей.

— Я дал людям свободу, — продолжаю. — Но свобода должна подразумевать ответственность. И новый документ нам в этом поможет. Паспорт будет содержать имя, место рождения, сословие, особые приметы владельца. Без него нельзя будет наняться на работу, купить или продать землю, переехать в другой город. Поручаю тебе, Степан Иванович, организовать изготовление этих паспортов. Используй ту самую бумагу с водяными знаками, что мы привезли из Италии. Необходимо начать постепенную выдачу документа всем, достигшим восемнадцати лет. Рассчитываю, что за два года всё население Руси будет учтено.

Вижу, как у Ртищева загораются глаза. Он открывает рот, наверняка чтобы спросить, откуда взять деньги на такую гигантскую работу.

— Фёдор Михайлович, не беспокойся, — опережаю его. — Все будут сами платить за свои паспорта. Государство не только не потратится, но и должно на этом заработать. Установим пошлины за выдачу и обмен. И со следующего месяца никакие серьёзные сделки не будут считаться действительными без официальной бумаги. Не будет документа — значит, для государства сделки не было.

Ртищев медленно выдохнул, и на его лице появилось что-то похожее на просветление. Он начал понимать. Это новшество не только должно было навести порядок, но и могло стать постоянным источником казны.

— На этом сегодняшнее совещание закончено, — объявляю я, вставая из-за стола. — У всех есть задачи. Не медлите с исполнением.

Один за другим собравшиеся поднимаются, кланяются и выходят из палаты. На их лицах читается не только усталость, но и проглядывается решимость. Некоторые, впрочем, уходят с явным недоумением, особенно Ртищев, который обернулся напоследок, словно пытаясь разгадать загадку.

Дверь за последним из соратников закрывается с глухим стуком, и я остаюсь один в большой, внезапно оглушительно тихой палате. Свечи догорают, отбрасывая длинные, пляшущие тени на стены. Всей кожей ощущаю страх. Мой страх.

Я только что уверенно, почти дерзко пообещал золотые горы. Пообещал, что денег хватит на всё: армию, дороги, жалованье стрельцам. Смотрел в глаза Ртищеву, видел в них панику, безвыходность и солгал. Блестяще, артистично, с непоколебимой уверенностью в голосе. Но внутри у меня — пустота и леденящий ужас.

Проблемы наваливаются, словно снежная лавина. Пустая казна. Надвигающаяся война на два фронта. Внутренние склоки, саботаж воевод. Я не политик, не экономист, не великий стратег. Я артист провинциального Дома культуры. И все мои знания — отрывочные воспоминания из школьного курса истории, обрывки из книг и сериалов. Я загнал себя в угол, нахально раздавая свободы и ломая устои, а теперь не знаю, что мне делать дальше.

Рука сама тянется к кувшину с вином. Нет. От вина голова будет тяжёлой, а мне нужно ясно мыслить. Вернее, мне нужно перестать мыслить. Хотя бы на несколько часов. Иначе сойду с ума…

Раннее утро застаёт меня на вороном жеребце. Тот тяжело дышит, взбивая паром холодный осенний воздух. Под копытами чавкает грязь, смешанная с пожухлой листвой. Я скачу впереди свиты, стараясь не замечать ни промозглой сырости, ни тяжёлых мыслей, гнетущих душу. Ветер бьёт в лицо, треплет плащ, но не может развеять тревогу.

Вот и поле — огромное пространство побуревшей, примятой травы. Ветер гуляет по равнине, гоняя перед собой опавшие листья. Сокольничий, подъехав ко мне, подаёт перчатку и моего любимого кречета — Белогорлого.