Портальеро. Круг второй (СИ) - Артемьев Юрий

Почему-то так всё завертелось-закрутилось перед глазами… Какой снег мягкий… И совсем не холодный… Вот я упал в него лицом и совершенно ничего не чувствую.

Ничего не чувствую…

— Максим! Максим! Вставай! Что с тобой?

«А? Что? Почему меня трясут? Где я?»

Сознание возвращалось какими-то толчками. Словно пульсируя и отдаваясь в ушах колокольным звоном.

Бум… Бум…

Только почему-то колокол звучит не звонко, а как-то глухо…

Бух… Бух…

Или это просто у меня шумит в ушах? Я, кажется, знаю… Это так бьётся моё сердце. А пульсирование крови слышится мне… Но почему так громко?

— Маша! Хватит плакать! Ты меня заливаешь слезами…

— Дурак… Максим! Я думала ты… А ты…

— А что я?… Помоги мне встать!

— Лежи уж. У тебя ноги…

— Да. У меня ноги… А что не так с ними?

— Там… Не знаю… Всё в крови… А он тебя лижет…

— Чего? Кто?

— Волк…

Бр-рр… Я помотал головой, пытаясь хоть как-то привести мысли в порядок. Какой волк? Чё он там лижет? И что у меня с ногами?

Блин… Я обхватил голову двумя руками. Больно… Нет. Не голова болит. Нога… И холодно.

Конечно, холодно… Я же на снегу лежу. На таком красивом красном снегу…

— Машка! Хватит меня трясти. Помоги подняться! А ты чего так легко одета? Замёрзла? Дрожишь уже вся…

— Дурак!

Слёзы лились из её глаз нескончаемыми ручейками. К сожалению, за все свои несколько жизней, я так и не научился останавливать женские слёзы. Так что я не стал ничего делать. Потому что знал, если женщина хочет поплакать, то лучше ей не мешать. Само пройдёт.

А мой старый знакомый, в смысле друг, товарищ и волк, реально лизал мою ногу. Ту самую, которую прокусил почти насквозь один из нападавших на нас. Кровь уже не текла, но зато рана впечатляла. Штанина была вся порвана, и я хорошо мог разглядеть вырванный кусок мяса, болтающийся на обрывке кожи, и даже белеющую кость. Кажется, она называется большая берцовая… Да по фигу, как она называется… Хорошо ещё, что не перекусили на хрен… А волки они такие, и не на такое способны.

А чего это серый санитар леса мою ногу лижет? На вкус пробует? Или хочет подлечить меня? у него небось в слюне все бактерии мира обитают. Как бы он хуже не сделал?

— Ну, что, Серый? Полегчало тебе?

Волк поднял на меня свои янтарно-жёлтые глаза и не мигая посмотрел на меня. И хотя я точно знаю, что глядя в глаза хищнику можно спровоцировать его на агрессию, но я не отвёл взгляда. И так же спокойно в упор посмотрел на него.

— Ты извини меня, Серый! — спокойным голосом поведал я ему. — Это моя вина, что я проредил твою стаю. Вот видишь, чужаки уже пришли на твою землю. А у тебя не было сил их прогнать…

Волк моргнул. А потом, он слегка оскалил зубы… Да, нет. Блин… Это что? Улыбка?

То, что есть собаки-улыбаки я знал. Встречались мне такие. Но, чтобы волк улыбался… Про такое я не слыхал как-то раньше.

— Ладно. Пока я здесь, я всегда смогу тебе помочь. А потом, глядишь, твои щенки подрастут. И, кстати, у этих, которые приходили к нам незваными гостями, тоже небось остались и щенки, и самки. Ты бы сходил, глянул, что там и как… Посмотрел бы на них. Может возьмёшь их в свою стаю… Вместе веселее.

Волк снова моргнул. А потом он вильнул хвостом, развернулся, и быстро ускользил по снегу куда-то вглубь леса.

— Ты думаешь он тебя понимает? — спросила Маша.

— Говорят, что волки умнее собак. А если собаки нас понимают, то почему волкам это должно быть недоступно?

— Я так испугалась…

— Когда?

— Тогда… Сижу в кустиках, никого не трогаю… А тут он появился…

— Он тебя защищал.

— Я это поняла… Но только потом. А сперва, я очень испугалась. Волки как завоют…

— Он наш друг. Теперь… Хотя странно всё это.

— Что именно?

— Ну я же всю его стаю поубивал. Оставил в живых только его и его самку.

— А…

— Наверное, он признал меня, как сильного, или как равного.

— А почему он тогда заступался за меня?

— Это его земля. Он тут хозяин. Мы у него в гостях. А эти… Они пришли завоевать его землю. Оккупанты…

— Понятно… — протянула Машка.

Хотя, судя по всему, она толком ничего так и не поняла. Ну и ладно. Сейчас мне не до этого. Во-первых: Нога болит, аж скулы сводит… А во-вторых… Я замёрз, как собака… Рук уже не чувствую. А ног я не чувствую уже давно…

— Машенька! Помоги мне дойти до землянки!

Легко сказать «дойти до землянки»… На левую ногу я не могу даже опереться. Да чего там говорить… Я не могу к ней даже прикоснуться, чтобы меня при этом не согнуло в три погибели от нестерпимой боли.

Так что моё передвижение по утоптанному уже снегу можно называть как угодно, только не ходьбой.

Я полз. Но как-то раком-боком, опираясь на одно колено. Руки мои то и дело подламывались, и я снова падал мордой в снег… И если в прошлый раз, когда я упал от упадка сил лицом в снег, он мне показался мягким и приятным наощупь, то сейчас эта холодная ипостась замёрзшей воды, впивалась в кожу лица тысячей колючих острых иголок. Очень сильно напоминало мелкие осколки стекла. Видел как-то в старом кино, как индианка танцевала босиком на битых стёклах. Тогда это меня очень впечатлило. Но сейчас все эти впечатления я ощущал на своём лице.

От Машки помощи было так же мало, как от муравья в драке слонов. И все её попытки хоть как-то мне помочь, заканчивались лишь тем, что я снова задевал раненую ногу и падал на снег, корчась от боли.

Сколько минут, часов или дней я полз эти несколько метров до тёплого и уютного жилья, я точно не могу сказать. Но, похоже, что по поводу нескольких дней — я погорячился. Хотя и про несколько часов — тоже соврал. Но минут пятнадцать-двадцать, как минимум, я провёл в этом полуобморочном движении вперёд…

А когда мне удалось всё-таки доползти до входа, я просто свалился внутрь и тупо потерял сознание.

Приходить в себя в тёплом помещении, возле жарко натопленной печки, в которой весело потрескивают дрова в ярком пламени — это прекрасно…

Только не тогда, когда промёрзшие пальцы рук и ног начинают «оттаивать». Их скрючивает и корёжит от боли… Нет. Скрючиваются пальцы, а корёжит от боли меня. Блин… А я-то думал, что уже испытал такую боль, после которой всё остальное покажется цветочками. Но оказалось, что цветочки были до этого, а теперь пошли в ход ягодки…

Меня сего колотило. Но уже не от холода… Какой-то непонятный отходняк.

Я протягиваю сведённые от боли ладони в сторону горячей печки, а на ум приходят дурацкие строчки из детского стишка:

Жил на свете человек, скрюченные ножки.

И гулял он целый век по скрюченной дорожке.

А за скрюченной рекой в скрюченном домишке

Жили летом и зимой скрюченные мышки.

И была у них одна скрюченная кошка,

И мяукала она, сидя у окошка…

Вон она — скрюченная Машка. Сидит у стены, смотрит на меня и трясётся. Вряд ли от холода. Похоже, что у неё тоже отходняк после встречи с волками. А ещё она не высказала своего мнения по поводу нашей эпической битвы с серыми хищниками…

И стояли у ворот скрюченные ёлки,

Там гуляли без забот скрюченные волки.

Да, кстати… Надо бы избавить пространственное хранилище от скрюченных волков и отрезанных голов и других частей тела. Надеюсь, что все они уже давно отошли в край вечной охоты… Но это не сейчас. Сейчас надо окончательно прийти в себя, отогреться, подлечить раненую ногу.

Помню, в прошлой моей жизни, было такое время, когда у меня не было машины. И бывало, что в морозную погоду, придёшь домой продрогший весь. И пальцы тоже начинает крутить-вертеть… Хорошо помогала только одна вещь: «Помыть посуду». При моём холостяцком образе жизни она периодически скапливалась в раковине. Ведь давно известно, что есть два способа мыть посуду. Женский способ — это перемыть всю посуду сразу после еды. Но мужской способ — более коварный. Посуда обычно моется тогда, когда в доме больше не остаётся ни чистых вилок, ни чистых тарелок… Ну или вот так, с мороза, чтобы согреться.