Сансара. Оборот третий. Яйца Нимиры - Василий Анатольевич Криптонов

Робин сглотнула. Пробормотала:

— Вы не сделаете этого!

Я, чувствуя себя последней скотиной, вздохнул:

— И рад бы, но куда деваться? Вы мне выбора не оставляете. А самое хреновое — знаете, что? То, что Сеприту вы своим молчанием не помогаете, а могилу роете! Прекрасно ведь знаете, что у него мировой розыск на хвосте висит. А мы с Дианой ему помочь пытаемся.

— Да? — выпалила Робин. — Тогда почему же он убежал от вас?

— О, это очень длинная история. К тому же, совершенно секретная. — А ещё фигня в том, что я даже её начало пока не придумал. — Но, если хотите, расскажу — откровенность за откровенность. Согласны?

— Но я… — Робин посмотрела на дверь кабины.

— На работе, — кивнул я. — Понимаю, сам впахиваю от зари до зари. Ничего, сейчас отпросимся.

Открыл дверь и раздёрнул занавеси.

Что буду нести — понятия не имел, в общении с пьяными, когда сам трезвый, предпочитал вдохновение. Я, впрочем, в любом состоянии предпочитал его. А в глубине души надеялся, что клиент Робин, пока ждал танцовщицу, догнался чем бог послал, и дрыхнет себе в кресле.

Как бы не так. Для того, чтобы понять, что клиент не спит ни разу, в кабину заходить не пришлось. Уши мне заложило ещё в тамбуре.

— Чёёёёёёёёёрные глазааааааааа, — вдохновенно орали из кабины, — вспоминаю, умираааааааю, чёёёёрные глазааааааа!

— У вас там караоке, что ли? — повернувшись, к Робин, спросил я.

— Конечно, — удивилась она. — Здесь ведь музыкальный клуб. Гости поют, мы танцуем.

И правда. Одни поют, другие танцуют — всё, как положено в культурном заведении. А то, что в соседней кабине мужики не поют ни разу, так это они, может, просто не в голосе.

— Ништяк, — одобрил я, — пойдём, ща тоже что-нибудь сбацаю, — и решительно раздёрнул занавески.

— Чёёёёрные глазааааааааа, — надрывался «гость», вцепившись обеими руками в микрофон. На ногах он стоял нетвёрдо и, похоже, не падал только благодаря микрофону. — Чёёёёрные глазааааааааа! Вспоминаю, умираааааааааааю! — Что там дальше, он, видимо, не знал, музыка звучала отдельно и другая, но парень был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на такие мелочи. — Чёёёёрные глазааааааааа!

— Чёёёёрные глазааааааааа! — подхваченный вдохновением, присоединился я и подошёл к парню.

Он обрадовался мне, как родному, и заорал с удвоенной силой:

— Вспоминаю, умираааааааааааю! Чёёёёрные глазааааааааа!

— Чёёёёрные глазааааааааа! — подхватил я. И предложил: — Давай выпьем.

Оторвал одну руку парня от микрофона и втиснул в неё высокий стакан с местным пойлом — вот и поднос пригодился, не зря я с ним столько таскался. Сам взял второй стакан.

— Давай! — обрадовался парень. Чокнулся со мной и надолго приложился к выпивке.

А я, понюхав содержимое стакана, тут же вспомнил, что Яйцедок мне вообще-то не рекомендовал бухать. А кто я, спрашивается, такой, чтобы не слушаться самого Яйцедока?

Когда парень оторвался от стакана, глаза его, и до сих пор-то глядящие поверх меня, стали совсем стеклянными.

— Давай споём, — предложил я, — только лирическое что-нибудь. Трогательное.

— Давай, — согласился парень. И то ли похвастался, то ли поделился печалью: — Я женюсь скоро.

— О! Поздравляю. — Я повёл парня к креслу. — А на ком?

— На своей девчонке!

— Надо же, — восхитился я, — охренеть. В моём мире только на чужих женятся. Ну, еще на дельфинах иногда. Мир С-D24630/U,слыхал?

— Не.

— Эх, и никто-то про нас не слышал, — горестно вздохнул я. Сунул парню в руку свой стакан: — Давай выпьем. — Оглянулся на Робин. — Включите нам, пожалуйста, самую-пресамую лирическую песню. Такую, знаете — чтобы душа развернулась. Спят усталые игрушки, там, — и подмигнул.

Робин, сообразив, кивнула. Подошла к громоздкому, мигающему огоньками ящику в углу — больше всего он напоминал трансформаторную будку в миниатюре, — и принялась во что-то тыкать. А парень взял стакан. Посмотрел на меня. На лице отразилась мучительная работа мысли — видимо, сердцем чуял, что в раскладе чего-то не хватает, но не мог сообразить, чего. В итоге забил и приложился к стакану.

Мелодия из ящика полилась и впрямь лирическая. А в руках у Робин оказался микрофон.

— Я дорогу к милой искал,

Сердце мне томила тоска,

Сердцу без любви нелегко,

Где ты? Отзовись, Сулико! — нежным голосом запела она.

Жених своей девушки принялся раскачиваться на кресле в такт.

— Увидал я розу в лесу,

Что лила, как слёзы, росу.

Ты ли так цветёшь далеко,

Милая моя Сулико? — продолжала увещевать Робин.

Глаза жениха затуманились.

— Всегда! — торжественным, на удивление трезвым голосом произнёс он. После чего попробовал подняться, но вместо этого начал валиться с кресла вперёд.

— Окей, братан, — подхватывая парня, согласился я. — Всегда — значит, всегда! Не вопрос, как скажешь, — и прислонил к спинке кресла окончательно пьяное тело.

Предложил Робин, кивнув на второе кресло:

— Присаживайтесь, Робин Генриховна. В ногах, как видите, правды нет.

Робин осторожно присела.

— Мы прямо здесь будем разговаривать?

— А чем плохое место? Приятная атмосфера, привычная для вас обстановка.

Робин опустила голову.

— Если вы думаете, что мне нравится этим заниматься…

Я пожал плечами:

— Ну, знаете. Я на месте Сеприта до потолка бы прыгал. Как по мне, так молиться надо на такую учительницу. — Невольно представил себе классную руководительницу Ольгу Юрьевну в прозрачных штанах и лифчике с блёстками и содрогнулся.

— Прекратите! — Робин вскочила с кресла, сняла маску, нервно пробежалась туда-сюда. В разрезах штанов мелькали стройные ноги, я наблюдал с интересом. — После смерти родителей я осталась совсем одна — с долгами, в которые ухитрился влезть отец, и которые посыпались на меня со всех сторон! Мне нужны были деньги, а танцевать я умела и любила. В конце концов, танцы, которые здесь мы исполняем приватно, во многих мирах доступны широкой публике! И это вовсе не считается оскорблением нравственности. Я мечтала после смерти возродиться именно в таком мире.

— Э-э-э, — удивился я. — А другого способа нету? Ну, переехать, там? Или слишком просто для творческого человека, не канает?

Робин горько засмеялась:

— Да-да,