Артефакт будущего. - Людмила Вовченко

— Доброе утро, источник, — прошептал он, не открывая глаз.

— Доброе утро, спутник, — ответила она так тихо, что дом ревниво усилил звук и аккуратно подал их реплику обратно, как официант, который повторяет заказ.

Нить на её запястье грела мягко-густо, как чай из самовара. Вчувствоваться — и там ещё один ритм, очень маленький, упёртый. Вчера это было «кажется», сегодня — «есть». Лида улыбнулась пространству (и себе), зарылась лицом в подушку и позволила себе роскошь двух лишних вздохов. Мир не рухнул. Мир подождал.

Пар из душевой пах свежескошенной мятой; вода плескалась не струями, а как дождь в саду — сверху донизу, в правильном июльском настроении. Лида сидела на краю купели, вытирая волосы полотенцем, когда в проёме появился Кай с подносом. На подносе — чашки с молочной пеной, тарелки с карамельными ломтиками груши, от которых у нормального человека ломит зубы счастья.

— Если вы принесёте мне сюда ещё и торт, я начну подозревать, что вы что-то натворили, — сказала Лида, щурясь.

— Я принёс тебе фрукт, — возмутился Кай. — Фрукт — это не торт.

— Как назвать этот фрукт по-научному?

— «Непричиняющий вред совести», — без паузы сказал он и ухмыльнулся так, что Арен, заглянувший следом, закатил глаза.

Арен выглядел идеально собранным — как человек, который пересобрал себя ночью по инструкции и теперь готов к аудиту. Темно-графитовый комбез, тонкая голографическая лента у виска, ровная линия рта. И небольшая помятость на манжете — тот самый упрямый «заусенец» человечности, который Лиде нравился больше всего.

— У нас в девять — выезд в Дом Совета, — сказал он. — Вопрос Алмы переходит из разряда «домашний разговор» в разряд «публичное решение».

— Прекрасно, — пробормотала Лида. — Люблю публичные решения. Всегда чувствую себя фаршем в пельменнице.

— Мы будем рядом, — сказал Триан из коридора. Он уже успел исчезнуть в тренировочный бокс и вернуться — в темной рубашке без застёжек, на которой сидел свет и молчал. Шрамы на предплечье выглядели не угрозой, а памятью: тонкие, аккуратные, честные.

Лида глотнула молочной пенки, запила её глотком воды, пахнущей дождём, и внутренне собралась: плечи кверху, подбородок, юмор — в зубах, чтобы не выпал.

Дом Совета находился в верхнем слое — там, где воздух плотнее света, а крыши переходят в сады без оград. Путь до него занимал двадцать минут на «Удаче» (корабль ревниво мурлыкал при каждом упоминании имени), но они пошли пешком: Лида настояла. Хотелось пройтись, собрать себя в движения. Город отвечал ей послушной мягкостью под ногами: покрытие мостов чуть поддавалось подошвам, помогая ритму, перила траекторий пахли цитрусом — «вперёд», запахи поворотов — грейпфрут и шалфей — «влево, чуть-чуть».

Мужчины шли «ромбом», как охрана, которой не надо договариваться. Кай — слева, с заложенными за спину руками (и желанием схватить булочку у каждого второго островка еды). Ален — справа, поглядывал в небо и едва заметно отмечал в блокнотике-ничто облака, которых здесь не было (привычка рисовать то, что хочешь видеть). Арен — на полшаге впереди, расправив плечи рациональности. Триан — сзади, в тени, но не из-за недоверия, а потому что привык закрывать тыл и держать небо.

Зал Совета был белым. Не стерильным «убейся об плитку», а как кость: матовый, тёплый, тихо шепчущая пористость в стенах. В центре — полукруг, на котором сидели старшие: трое женщин, двое мужчин, один кто-то, кого можно было опознать только как «старше всех», потому что у него была улыбка человека, который видел землетрясения и детские утренники и одинаково спокойно относится к обоим.

Алму привели не с цепями и барабанами — с листом бумаги в руках. Она стояла поодаль, в платье цвета «слишком поздняя вишня», волосы стянуты тугим узлом, губы плотно сжаты. Её духи сегодня пахли не мёдом, а холодной яблоневой веткой — попытка «я свежая, я невиновна», но нос Лиды уже знал: свежесть — маска, внизу липнет горечь.

— Дело простое, — сказала женщина слева, узкая, как тростник. — Письма с призывом к разрыву круга. Провокация к нарушению ритуала доверия. Первая мера — отстранение от общих обрядов на цикл. Вторая — общественные работы на нижних террасах. Третья — письмо-извинение кругу, против которого направлена была провокация.

— «Письмо-извинение», — шепнула Лида Триану. — Вот где письма должны быть по назначению.

— Согласен, — так же тихо ответил он.

— Я не… — Алма наконец заговорила и запнулась, — не хотела вреда миру. Только ей. — Она кивнула на Лиду, и в голосе звякнуло то самое: «почему не я».

— В мире, где магия течёт от женщины к мужчинам, — спокойно сказала центральная старшая, — любая атака на женщину — атака на мир. Ты это знаешь с детства. Ты хотела сделать больно — сделала себе. И нам пришлось это исправлять.

— Ей нельзя доверять, — Алма бросила почти шёпотом, но в тишине услышали все. — Она — извне.

— И потому ценна, — отозвалась Наори, появившись со стороны боковой арки. Она не вмешивалась в заседания, но сегодня стояла рядом, как берег. На ней — длинный накид цвета «соль в сумерках», на руке — браслет с тройной спиралью. — У нас было слишком много «своих», чтобы магия перестала нас слушаться. Нужна новая геометрия потока. Лида — не ошибка. Лида — шанс.

«Спасибо», — подумала Лида так громко, что дом в груди угукнул в ответ.

Решение вынесли быстро. Алма не кричала и не плакала. Только сжала губы так, что побелели, и смотрела мимо всех — туда, где у других людей висит картина «моё будущее». Её увели, и воздух, казалось, стал легче. Лида удивилась: в душе не было злорадства. Было… просторнее. Как после того, как вытащили занозу, которая год мешала шнуровать ботинки.

— И раз уж вы здесь, — сказала старшая, и в её голосе Лида услышала оттенок «мы давно хотели, но всё не находили момента», — у нас к кругу Лиды есть второй вопрос. Закрытый, но важный.

Арен напрягся — почти незаметно, едва дрогнул уголок линии плеч.

— Биомодуль Арена, — продолжила старшая, — демонстрирует нетипичную динамику. Его индексы эмпатии вышли за серую зону. Не только в момент ритуалов, но