Было записано (СИ) - Greko

«Они точно свихнулись! Десять шагов⁈ Десять⁈ Вы совсем ох…ли? Так вы просто предложите им подойти друг к другу и приставить пистолеты ко лбам. Тогда точно не промахнутся!»

— Стрелять можете до трех раз, — продолжал между тем Дорохов. — Осечка считается выстрелом. После первого промаха есть право вызвать выстрелившего к барьеру. Стрелять на счёт «два-три»[1].

«Значит, это так выглядит „шутейная“ дуэль⁈ — у Васи уже играли желваки. — Десять шагов и три –три, мать вашу! — выстрела⁈ Вы хотите, чтобы точно кто-то тут остался лежать или быстрее вернуться к ящику с шампанским? Ничего не понимаю!»

— Хорошо, — легко согласился Лермонтов.

— Пойду за пистолетами. — кивнул Дорохов.

— Руфин Иванович, — Вася быстро запрятал эмоции поглубже, и теперь выглядел привычным недотепой. — Дозвольте, я заряжу их. А то под таким дождем… А я смогу.

— Да, согласен! Тебе будет сподручнее! — Дорохов пошел за пистолетами.

— Что такое: «стрелять на счёт два-три»? — спросил Вася у Лермонтова шепотом.

— А, это! Это просто. Стрелять можно после счёта «два», и нельзя стрелять после счёта «три». И так, пока не будет сделано три оговоренных выстрела.

— Десять шагов и три выстрела, Михаил Юрьевич! — Вася попытался достучаться до Лермонтова. — Вы и сейчас считаете, что это шутки?

— Ох, Вася! Успокойся, наконец! Уверяю тебя, не дойдет до трех выстрелов!

Подошел Дорохов. Передал коробку с пистолетами.

— Я мигом! — уверил Вася.

Быстро накрылся от дождя шинелью, от всех скрывшись. Открыл ящики. Он, любивший оружие, в другой раз непременно восхитился бы этими убойными пистолетами. Но сейчас Васе было не до восторгов. Слишком хорошо он понимал, какую опасность таят в себе эти тяжелые и изящные творения немецкого мастера. Вздохнул, взял себя в руки. Принялся за дело, орудуя шомполом и молоточком.

«Значит, говорите, осечка считается за выстрел? Это хорошо. Это — очень хорошо! Я вам, дворяне долбанутые, сейчас устрою! Хоть обстреляйтесь! Хрен вам, а не пули!»

— Ну, что там? — спрашивал Глебов.

— Готово, Вашбродь! — отвечал Вася, выныривая из своего укрытия.

Подошел к Глебову, передал ему рукоятками вперед пистолеты, в которых не было пуль. Только пыж и порох.

«Посалютуйте друг дружку, друзья-приятели!» — подумал со злой усмешкой.

Глебов развернулся. Сделал несколько шагов и, в свою очередь, передал пистолеты Лермонтову и Мартынову, которые уже стояли на отмеченных позициях.

Все отошли. Вася посмотрел на поэта, крутившего в руках пистолет в поисках баланса. Лермонтов, почувствовав взгляд Васи, улыбнулся.

— Сходись! — раздался голос Глебова.

Мартынов тут же вскинул пистолет, быстрыми шагами пошел к барьеру. Лермонтов с места не сдвинулся, остался на месте. Заслонившись рукой, поднял пистолет вверх.

— Один!

Мартынов делал последний шаг перед барьером. Лермонтов стоял.

— Два!

Мартынов остановился. Лермонтов не шелохнулся. Вася задрожал. Хоть и знал, что пуль нет, а только произнесенное «два», позволявшее стрелять, все равно заставило сердце застучаться быстрее.

— Три! — Глебов закончил счет.

Никто не выстрелил. Стояла полная тишина. У Васи тут же отлегло от сердца.

«Фуф! Может, так и сговорились? Действительно, шуткуют. Раз „три“ — стрелять нельзя! Считай осечка. Зря я на них грешил! Сейчас еще два раза посчитает. Опять не будут стрелять. Все и закончится! Бросятся обниматься, а потом быстренько по домам! Шампанское…»

Вася не успел закончить, когда тишину прорезал нервный крик Столыпина:

— Стреляйте, или я развожу дуэль!

Вася оторопел.

«Ты что творишь, гнида⁈ Это же не по правилам!»

Глаза забегали. От Лермонтова к Мартынову и обратно.

— Я в этого дурака стрелять не буду!

Сказав это, Лермонтов поднял пистолет к небу, нажал на курок. Хлопок. Дым окутал его. И тут же вслед за этим хлопком сверкнула молния, а следом раздался такой грохот грома, что все подняли головы вверх.

Вася, взглянув на небо, опять посмотрел на Михаила Юрьевича. Что-то изменилось в его взгляде, позе. Вася похолодел. Краем глаза видел, как Мартынов опускает дымящийся пистолет. На лице его была полная растерянность, уже смешанная с ужасом.

«Что⁈ Как⁈» — задрожал Вася, наблюдая за тем, как Лермонтов, словно подкошенный, упал на землю.

Первым к Лермонтову подбежал Мартынов. Наклонился, что-то прошептал. Потом вскочил на коня, ускакал. Все остальные бросились к поэту. Вася, плюнув на все приличия, растолкал дворян, упал на колени, быстро приложил ухо к груди Лермонтова. Тишины не требовалось устанавливать. Все молчали, так и не выйдя из шока.

— Дышит! — прошептал Вася.

Потом осмотрел рану. Ужаснулся. Пуля из нарезного ствола сделала свое дело. Равнодушно и без эмоций. Как и предполагал Вася, пробила навылет.

«Странный угол! — Вася уже взял себя в руки, отметил хладнокровно, когда чуть повернул Лермонтова на бок. — Это как она так прошила его снизу вверх⁈ Или сверху вниз? Легкие точно пробиты. Может, и сердце зацепила».

— Где врач? — поднял голову к остальным.

— Нет врача, — недрогнувшим голосом ответил Дорохов.

— Вы, значит, сюда толпой приехали, ящиком шампанского запаслись, а врача не догадались прихватить⁈

Никто не посмел сейчас Васе указывать на недопустимый тон.

— Отказались ехать в такую погоду, — сообщил Васильчиков.

— Так, что вы стоите⁈ — Вася заорал. — Или везите врача. Или карету, чтобы отвезти Михаила Юрьевича. Повозку на худой конец.

Все вышли из оцепенения. Бросились к своим лошадям. Через минуту на поляне, под проливным дождем, остались только двое: Вася и Лермонтов. Исчезли дружки-приятели, будто нашкодившие школяры, разбившие окно в директорской и теперь спешившие спрятаться.

Вася прикрыл поэта от дождя шинелью. Пытался зажать раны. Был на редкость спокоен. И это спокойствие говорило ему о неотвратимом.

«Даже если бы сейчас тут сел вертолет и его отвезли в лучшую клинику и к лучшим врачам, и то шансов было бы немного. А пока эти барчуки туда-сюда обернутся, он всю кровь потеряет. А которую не потеряет, так она в легких у него сейчас скапливается. Не выживет. Никак!»

Вася отвел ото лба Лермонтова прилипшие волосы. Неожиданно Лермонтов открыл глаза. Попытался улыбнуться. Что-то пытался сказать.

— Молчите, молчите, Михаил Юрьевич! Нельзя вам сейчас говорить.

Но Лермонтов продолжал шевелить губами. Вася наклонился.

— Форточка? — услышал вопрос Лермонтова.

— Скажете тоже! Так, дырочка небольшая!

Лермонтов улыбнулся. Опять показал, что Васе нужно наклониться вплотную к его губам.

— Врать не умеешь!

Вася молчал.

— И это не форточка. Это — дверь. Пора.

— Опять вы заладили. Ничего не пора. Сейчас врач приедет. Отвезем вас в больницу. Все еще выправится!

Лермонтов опять пытался что-то сказать. Но теперь вырывался только хрип.

— Молчите, молчите!

Лермонтов не слушался. Наоборот, было видно, как он собирается с силами. Ему было важно что-то еще сказать Васе.

— Я слушаю, слушаю, Михаил Юрьевич.

Лермонтов кивнул, благодаря. И начал говорить.

— Тучка плачет над горой

Под горой лежит герой.

Нашим временем убит

Юный Лермонтов. Пиит.

— У вас получилось, Михаил Юрьевич! Получилось! — с выступившими слезами Вася уже ничего не мог поделать. — Как у Александра Сергеевича. Как вы хотели.

— Считаешь?

— Конечно!

— Нет. Не совсем. Не так светло и по-детски, как у него. Но все равно — спасибо. У меня есть еще шуточный вариант. Для тебя, — чтобы все это сказать Лермонтову потребовалось минуты две, поскольку каждое слово ему давалось с трудом.

— Для меня⁈

Лермонтов кивнул, улыбнулся.

— Под горой лежит герой

Его убили мандулой![2]

Тут попытался засмеяться. А только начал хрипеть. И с каждым хрипом выталкивал сгустки крови изо рта. Вася засмеялся. Смеялся, плакал, вытирал кровь.