Главред: назад в СССР (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

— Это верно, Арсений Степанович, — я принялся разыгрывать карту с неожиданным испытанием. — Теперь могу говорить откровенно: я специально вас вызвал, чтобы проверить вашу профессиональную сознательность.

— Мы ее подтвердили? — Бродов посмотрел на меня с надеждой.

— Скорее нет, — я покачал головой, и Бульбаш, на которого эти двое уже внимание не обращали, еле заметно усмехнулся. — Выполнять работу, товарищи, нужно не в последний момент, а как можно раньше. На это я и рассчитывал. Впрочем… — я сделал вид, будто задумался, и оба корреспондента синхронно вытянули шеи в томительном ожидании. — Мы давно с вами работаем, и я уверен, что вы оба — нормальные советские люди. Трудолюбивые, знающие, как работает газета, и все делающие вовремя из уважения к другим членам коллектива.

— Так мы и в самом деле… — кажется, Арсению Степановичу стало немного стыдно. — Видимо, и вправду засиделись мы в кабинетах, Евгений Семенович. А журналист ведь как волк — его ноги кормят.

— Вот-вот, — одобрительно кивнул я. — Я в вас не сомневался, товарищи. И все же хотелось задать пару вопросов…

Я по очереди посмотрел на каждого, пытаясь понять, насколько искренне их раскаяние. Бродов, по крайней мере, хоть что-то сказал, а вот Шикин молчит. Неужели не проняла его моя энергичная тирада?

— Вот скажите мне, Пантелеймон Ермолаевич, — я остановил свой взгляд на пожилом корреспонденте. — Почему вы не успели сдать текст пораньше? Товарищ Бродов у нас действительно баранку крутил, но вас-то я никуда отдельно не направлял. Чем же вы, позвольте уточнить, занимались все это время?

— Я? — теперь мне было видно, что Шикин и сам не рад происходящему, однако я был твердо намерен довести разговор до конца.

Не знаю, почему эти двое решились на саботаж, однако по дрожащим губам Пантелеймона Ермолаевича и его ищущему взгляду было понятно: он уже пожалел, что связался со строптивым коллегой. Вон как трясется, мне даже самому неприятно, что приходится распекать человека в возрасте. Но зато теперь точно ясно, кто тут зачинщик.

— Вы, Пантелеймон Ермолаевич, — убедившись, что меня услышали, я смягчил тон. — Как продвигается ваш текст? Что вам ответили в госстате? Какие-то, быть может, сложности? Я помогу, вы только скажите.

— Я… я сегодня все сдам, — решительно заявил Шикин.

— Сегодня? — на него удивленно воззрился Бродов, опередив меня с таким же вопросом.

— Да! — подтвердил пожилой журналист. — Я просто пытался отшлифовать свой стиль, как вы мне и сказали. Получилось не очень, мне пришлось переделывать. Извините, Евгений Семенович.

— Идите работать, — кивнул я. — А вас, Арсений, я попрошу остаться.

Шикин вскочил, запутался в ножках стула, чуть не сверзился, но Бульбаш вовремя поддержал его, подскочив. Пантелеймон Ермолаевич поковылял к двери, на ходу бормоча извинения, мой заместитель сказал, что проводит его, и отправился следом. Теперь в кабинете были только я и Бродов.

— Какие-то проблемы, Сеня? — после томительного минутного молчания, за время которого толстяк весь изъерзался, я, наконец-то, задал вопрос. — Давай только по-честному. Говорю сейчас не как главный редактор, а как твой товарищ.

— Тяжело мне, Жень… — Бродов неожиданно съехал набок. — Здоровье уже не то… А ты меня на грузовик определил. Смерти моей хочешь?

— Что за глупости! — я недовольно поморщился.

— Уволишь теперь? — Бродов перешел в атаку. — Меня? Заслуженного журналиста? Опытного сотрудника? Своего второго зама? А если вдруг Виталик опять запьет? У кого помощи просить будешь?

Как резко он сменил тон.

— У тебя попросишь, — разочарованно процедил я. — Я думал, тебе и вправду стыдно стало. Мол, все осознал, виноват, исправлю. А ты паниковать начал, ни с того ни с сего на Бульбаша зачем-то наехал. Оступился человек, и что — уничтожать сразу?

Я вспомнил, как Соня Кантор и Леня вступились передо мной за Виталия Николаевича, и немного устыдился. Сам на него наезжал, а Бродова за это же и ругаю. А с другой стороны, какое право этот… Арсений Степаныч имеет рассуждать на тему профпригодности коллеги? Это в любом случае мне решать, редактору.

— Уволишь меня? — унылым попугаем повторил Бродов. Кажется, он ожидал совсем другой реакции и растерялся.

— Пока нет, — я покачал головой, и толстяк еще сильнее осунулся. — Но нападок на кого бы то ни было не потерплю, это раз. И на интриги в коллективе, два, тоже сквозь пальцы смотреть не стану. Ты зачем старика-то подговорил?

Я не мастер допросов, но много раз видел, как работают опытные следователи и участковые, «раскалывая» подозреваемых неожиданными вопросами в лоб. Арсений Степанович, разумеется, никаким преступником не был. И потому моментально во всем сознался.

— Пожаловался ему, предложил специально статьи затянуть, чтобы ты понервничал, — убитым голосом сообщил Бродов, подтверждая мои подозрения. — Ну, Ермолаич и поддержал. Ему ведь уже за семьдесят, тяжко старику…

— Ты давай, Арсений Степанович, стрелки не переводи, — я не удержался и брезгливо поморщился. — Я же знаю, что ты на самом деле порядочный человек, не впутывай ветерана в авантюры. И вот что. Как ты пишешь, мне нравится. Этим и занимайся. А саботаж я не потерплю. Понял?

— Понял, — тяжело вздохнул Бродов. — Так я пойду?

— Так и пойди, — разрешил я, ничего не говоря про статью и тем самым сознательно давая ему простор для самостоятельных размышлений.

— Женя, я ведь половину уже написал, — Бродов решился. — Если ты Шикина подождешь, может, и мне время дашь?

— Если ты говоришь, что статья почти готова, значит, и времени это много не займет, — на этих моих словах Арсений Степанович выпрямился, улыбнулся и довольно бодро направился в сторону выхода из кабинета.

Едва дверь за ним затворилась, как замигала лампочка вызова на коммутаторе.

— Алло? — я взял трубку и тут же услышал знакомый вкрадчивый голос.

— Евгений Семенович, — заговорила Громыхина, — зайдите ко мне в кабинет. Есть проблема.

[1] Имеется в виду американский медиамагнат Уильям Рэндольф Хёрст, считающийся основоположником «желтой прессы».

[2] Система управления содержимым сайта, которую используют большинство электронных СМИ.

[3] Черновые газетные полосы.

Глава 27.

— Отвратительно, Евгений Семенович, — сказала Клара Викентьевна, едва я зашел в ее кабинет. — Мне стыдно показывать эту газету Краюхину. Думаю, мы зря не отправили вас на лечение, товарищ Кашеваров. Предлагаю завтра же взять бюллетень, а газету сдадут Бульбаш и Бродов. Предупредим типографию, что задержим выход, ничего страшного, подождут, такое уже бывало…

— Стоп-стоп-стоп! — я выставил вперед руки, останавливая поток слов. — О чем вы говорите? Что не так в газете?

— А вы не понимаете? — Громыхина встала, со скрежетом отодвинув тяжелое кресло, и по-мужски уперла руки кулаками в стол. — Тогда извольте!

Она выпрямилась, схватила пачку материалов и стала по очереди швырять их на толстое зеленоватое стекло.

— Рецензия на фильм «Письма мертвого человека», — брезгливо поморщилась Громыхина. — У нас что, журнал «Советский экран» или районная газета «Андроповские известия»? Дальше… Интервью с самодеятельными музыкантами рядом с очерком о комсомольских поэтах! Где осуждение? Дальше… Мистика и мракобесие, причем аж на разворот! Вы о чем думали, Евгений Семенович? Что мне теперь говорить Краюхину?

— Обзоры на художественные фильмы, которые крутят в городском кинотеатре, — подчеркнуто спокойным тоном начал я, — повысят интерес к советскому кинематографу, раз, и к посещению городских залов, два. Про музыкантов и их коллаборацию с поэтами…

— Коллаборацию? — чуть не задохнулась Клара Викентьевна.

— Объединение, — поправился я. — Совместное творчество. Эту идею, к слову, горячо поддержал комсомолец Василий Котиков. И одобрил, смею напомнить, товарищ Краюхин. При вас, кстати, разве забыли?

— Но!.. — попыталась было возразить парторгша.