Золото Стеньки - Игорь Черемис

— А если Разин привезет на Дон свою персидскую добычу? — вкрадчиво спросил я. — Что тогда сделают казаки? Не захотят ли присоединиться к удачливому атаману? В том году с ним пошло две тысячи, а после такого успеха он и пять, и десять легко соберет. И куда он пойдет — на разоренный персидский берег, где его ждет флот с пушками, или же попробует подняться по Волге к нашим городам? И сможем ли мы в этом случае выставить армию или же так и будем бояться, что скажет старшина и кому она напишет письма?

Алексей Михайлович внезапно рассмеялся. Мы трое вежливо улыбнулись на этот приступ веселья у государя, но смеяться вслед за ним не рискнули. Смеялся он долго, а потом подошел к Нащокину и панибратски хлопнул его по плечу так сильно, что боярин поморщился.

— Что, Афанасий, уделал он тебя? — сказал царь. — А ведь Алёшка прав — сколько мы будем осторожничать и бояться, что скажут казаки, которые должны не Руси угрожать, а оберегать её пределы от внешних врагов? Они сами, раз уж не смогли уговорить этого Разина от похода на Персию, должны были послать за ним погоню и силой оружия принудить вернуться на Дон. А если не сделали — кто же им судья? Отправь к Корниле этому послов, пусть напомнят, о чем мы с ним договор составляли, и расскажут, к чему привело самоуправство Разина. О пограбленных и убитых послах шахских пусть расскажут тоже, о ладьях патриарших и зарубленных чернецах. А потом посмотрим, будет ли он защищать своего крестника или же отдаст его на наш суд.

— Слушаюсь, государь, — Нащокин низко склонился, признавая своё поражение.

— Хорошо, с этим разобрались, — царь широкими шагами вернулся к столу, схватил какой-то листок и повернулся к нам с Трубецким: — Теперь о вашей затее. Я отписал Патрику в Севск, и вчера получил его ответ. Он считает, что даже при «Орле» четыре сотни стрельцов с ватагой Разина не справится. Нужно ещё две сотни и артиллерийский наряд, не меньше, чем на десять пушек. У него и другие соображения есть, вот, — царь отдал мне листок, — потом ознакомишься. Слушайте мою волю.

Мы низко склонили головы.

— Воеводой похода будет Юрий Петрович. Жалую тебя князь, боярином, — Трубецкой буквально переломился в низком поклоне. — На тебе вся военная справа и организация. Стрелецкому и Пушечному приказам повеления мои даны — всё потребное будет выделено за счет казны. Ещё две сотни стрельцов возьми из московских, в приказе выберут тех, кто опыт подходящий имеет. Также дарую право забрать стрельцов с городков по Волге, там выбор невелик, но есть, грамота к воеводам будет. Припасами тоже они обеспечат и запасных гребцов выделят и тягловых. Алексей, тебе быть при боярине Трубецком, смотреть и учиться, он хорошо показал себя в Киеве, надеюсь, покажет себя и против Разина, — мы с Трубецким снова склонились. — Добычу, если бог даст, поделим поровну — половину отдадите в казну, остальное пойдет в твой удел. Согласен?

— Конечно, государь, — попробовал бы я протестовать.

Чего-то подобного я и ожидал, когда говорил царю о возможной богатой добыче. Ну и Патрик был мне известен — сейчас шотландец Патрик Гордон служил полковником на Белгородской черте, но Алексей Михайлович считал его лучшим военным экспертом по самым разным вопросам. Задержка с нашим вызовом, похоже, и была связана с затеянной царем перепиской, которая повернулась в нашу сторону. Ну а Нащокин был нужен, чтобы задать мне правильные вопросы — и посмотреть, как я на эти каверзы отреагирую. Кажется, этот тест я прошел.

— Это ты Густав Дорманн из голландской армии? — царь вдруг повернулся к моему гостю.

— Это так, государь, — тот учтиво поклонился.

— Что же ты через переводчика общаешься? — недовольно пробурчал Алексей Михайлович. — Если уж решил на службу русскую поступать, будь добр и язык выучить.

— Непременно выучу, государь, — Дорманн снова поклонился. — Не было возможности заняться обучением.

— Наслышан я о твоих затруднениях, — кивнул царь. — Пока решим так — быть тебе в этом походе с половинным окладом. А по возвращении посмотрим — и на проявленные тобой умения, и на то, как язык знаешь. Согласен?

Дорманн покосился на меня, я понял его взгляд правильно и кивнул — наши договоренности от воли царя не зависят.

— Согласен, государь! — он снвоа склонился и неожиданно сказал по-русски, хоть и с сильным акцентов: — Это есть честь для меня!

Царь рассмеялся.

— Вижу, вижу, что уже стараешься. Значит, так тому и быть. Алексей, останься.

Из кабинета вышли все — в том числе и дьяки. Алексей Михайлович встал с трона, подошел ко мне и тихо спросил:

— Сын, других видений не было?

— Нет, батюшка, — кротко ответил я. — Ни разу с тех пор, как в Преображенском поселились. Симеон выглядит здоровым, да и я, признаться, чувствую себя лучше, чем в Кремле. Возможно, чем дальше я окажусь от Вознесенского собора, тем лучше, но брата везти в такой поход… я не рискну.

— И правильно, сын, не рискуй, — покладисто согласился царь. — За Симеоном приглядят, я лично дам поручение продолжать предложенные тобой процедуры.

Я поначалу задумался, кто из обитателей Преображенского дворца подрабатывает доносчиком, но потом плюнул — кандидатов, а особенно — кандидаток, было слишком много.

Глава 11

Грозный флот цесаревича

Мой флот выглядел очень грозно. В него входило полтора десятка разномастных суденышков, вытянувшихся по Клязьме в длинную вереницу. Они были чем-то похожи — острые носы, корма с транцем, лавки для десятка гребцов, по пять с каждого борта, настилы спереди и сзади, мачты, паруса на которых сейчас были убраны и сложены вдоль. На двух были даже какие-то сарайчики на корме — узкие и длинные, но с окнами, затянутыми всё тем же уже поднадоевшим слюдяным стеклом. Всё это хозяйство моя армия и её главнокомандующий князь Трубецкой называли стругами — хотя по мне они больше были похожи на шлюпки-переростки.

Вооружение, правда, подкачало. Выделенный раннее фальконет мы поставили на передовой струг на специальный вертлюг; ещё две такие же пушчонки были установлены на одной лодке в середине и в конце. Трубецкой уверял меня, что это «мощь», и что нашему флоту никто не страшен. Я сомневался — особенно после пробных стрельб, когда орудийный наряд сумел попасть в мишень на берегу лишь с третьей попытки, но старался свой скепсис держать при себе. В конце концов, каждый струг нес по полтора