Черные ножи 3 (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович

Все же я убедил его поужинать. Ел Наум Натанович мало и аккуратно, подбирая каждую крошку. И прятал глаза, словно чувствовал себя виноватым, что он вот так сидит в достатке за столом, полных невиданных, по нынешним временам, яств, а где-то рядом люди умирают от голода.

Я разделял его чувства, но прекрасно понимал, что добытыми припасами весь город не накормишь. Получилось помочь хотя бы одному — уже славно. Абрамов же явно терзался угрызениями совести. Наконец, он не выдержал:

— Вы позволите, Дмитрий, если я возьму часть продуктов завтра в институт? Понимаете, мне, старику, многого не надо… лучше я дам немного тем, кто в этом нуждается больше…

— Это были ваши карточки и продукты целиком ваши, и можете делать с ними, что пожелаете, — развел я руками. — В конце концов, это я получился вашим нахлебником, сел на шею. Мне дико неудобно, но я постараюсь отработать…

— Что вы, что вы! — всполошился Наум Натанович. — Не думайте даже! Без ваших усилий, карточки остались бы простыми картонками! Я даже представить себе не могу, чего вам стоило получить по ним столько всего…

Да уж, лучше этого не представлять. Еще бы чуть-чуть, и я валялся в том подвале с перерезанной глоткой. Опять повезло. Я уже боялся финального счета, который обязательно выставит мне судьба за все ее услуги.

— Расскажите лучше, удалось ли вам сегодня что-нибудь узнать? — сменил я тему на более насущную.

Старик задумался.

— Вы знаете, весь прошедший день я пытался делать, как вы мне советовали. Приглядывался ко всем, особенно к охране института. Пытался посмотреть на людей другим, более непредвзятым взглядом. Я даже, к своему стыду, начал по очереди рассматривать своих коллег, как потенциальных преступников. Крутил в голове, была ли у каждого из них возможность и средства для похищения. Мотив-то понятен — на семенах можно прожить несколько месяцев или попросту продать их на рынке — но это кощунство, такую гипотезу я сразу отбросил в сторону!

А вот я бы это не отбрасывал. Если уж некто решился на кражу, то почему бы ему и не подзаработать немного? Прошвырнуться бы на рынок, да поспрашивать местных, не предлагал ли кто-нибудь на днях семена на продажу? Впрочем, пока воздержусь. Я уже прогулялся в магазин, и чем это кончилось, известно.

— В итоге, я так ни к каким выводам и не пришел, — закончил Абрамов. — Наши сотрудники — люди кристальной чистоты, энтузиасты своего дела. Они бы не могли так поступить. А с охранниками у меня нет точек соприкосновения.

— Хорошо, — прикинул я в уме, — институт ведь находится на Исаакиевской площади?

Наум Натанович с легким прищуром посмотрел на меня.

— Вы, наверное, имеете в виду площадь Воровского? Она так называется с двадцать третьего года. Впрочем, ходят слухи, что вскоре вернут старое название. Вы либо из далекого прошлого, молодой человек, либо из будущего.

Старик пошутил, но неожиданно попал прямо в цель. Я и так знал историю Ленинграда не слишком хорошо, а уж во всех сменах названий запутаться было проще простого. Вот так и колятся разведчики, на мелочах. Если бы не юный возраст моего тела, то Наум Натанович мог бы принять меня за человека, который слишком давно не был в городе. Эмигрант, покинувший Россию в семнадцатом году, сгодился бы для этой версии, как нельзя лучше. А зачем вернулся — явно, чтобы вредить бывшей родине. Вот только мне меньше двадцати, и принять меня за бывшего белогвардейского офицера было сложно.

— Впрочем, — продолжил Абрамов, — институт находится не на Исаакиевской, а на Мариинской площади, это совсем рядом, сразу за Синим мостом. Там еще неподалеку казармы, если идти в сторону моста лейтенанта Шмидта.

Сразу вспомнился незабвенный Остап и прочие многочисленные «дети лейтенанта Шмидта». Если я правильно понял, в моем времени — это Благовещенский мост через Большую Неву. Весь тот район — неудобное место для наблюдения, укрыться негде — особенно на площади, все открыто, вокруг патрули. Но и в институт мне не попасть без спецпропуска. Как же мне помочь старому ученому? Не лучше ли бросить эту затею, пока я опять не влип в неприятности? Но ведь я обещал…

Наум Натанович словно прочитал мои мысли.

— Может, ну его, а, Дмитрий? Не нужно этого всего… я сдамся при следующей комиссии, возьму вину на себя. К тому же сегодня я узнал, что порядки ужесточили, теперь при каждой проверке коллекции будут присутствовать уже по три-четыре человека. Сам Рудольф Янович Кордон станет лично вскрывать пломбы, а двери будут открываться и закрываться исключительно в его присутствии. И даже поставят пост непосредственно у хранилища…

А вот это было интересно!

— Хм… говорите, скоро коллекцию начнут охранять еще сильнее? Вы понимаете, что это означает?

— Что? — чуть растерялся от моего напора Абрамов.

— Это означает, что у злоумышленника осталось всего два дня, чтобы попытаться вынести еще хоть что-то наружу. Если вы правы, и посты будут находиться непосредственно у хранилища, то внутрь злодею уже никак не попасть. Два дня и две ночи, а потом финита, доступ окажется перекрыт целиком и полностью.

Наум Натанович заволновался. Он потер ладошки и начал ходить по комнате. Все мысли ученого были сосредоточены вокруг того, что я сказал.

— Получается, это наш последний шанс?

— И мы постараемся его использовать с толком! А теперь я буду задавать вам вопросы, а вы постарайтесь отвечать настолько точно, насколько можете. Итак, начнем издалека: вы рассказывали, что бывшего главу института, Николая Вавилова арестовали накануне войны по доносу. Что вы помните об этой истории?..

Наш разговор, более похожий на допрос, длился долго. Я и сам не знал, какие сведения могли оказаться ключевыми, поэтому спрашивал обо всем подряд. Абрамов честно отвечал, хотя ответы на многие вопросы оказались под грифом «секретно». В таких случаях старик просто качал головой, и я понимал, что на эту тему он говорить отказывается. Но и того, о чем он мог рассказать, было вполне достаточно для предварительного анализа всего происходящего за дверьми института. Далеко не все было гладко в этом королевстве…

— А вы знаете, что на упомянутой вами Воровского мы выращиваем капусту? А на площади Декабристов — картошку! Вы бы видели это зрелище — вся площадь в огромных кочанах. А в Летнем саду — морковь, свекла, картофель, укроп… Мы всем помогали семенами и прочим необходимым!.. Вы не представляете себе, Дмитрий, что это за люди! — горячился Наум Натанович, в очередной раз описывая ужасы блокады. — Вадим Лехнович как-то сказал мне: «Наум, ходить трудно. Вставать, двигать руками и ногами — трудно. А не съесть коллекцию — не трудно! Потому что съесть ее невозможно, это ведь дело всей жизни, и жизни товарищей!» А ведь его жена, Ольга, похудела так, что за стенки держится. Они за картофель отвечают, и ведь ни клубня не взяли!..

— Вы не волнуйтесь так, я ведь никого не обвиняю. Мы с вами просто пытаемся понять…

— Лидия Михайловна Родина — отвечала за коллекцию овса, Дмитрий Сергеевич Иванов — рис, Александр Гаврилович Щукин — коллекция арахиса, Георгий Карлович Крейер — лекарственные растения, Георгий Викторович Гейнц — книжные фонды…

— Кого вы перечисляете, Наум Натанович? — остановил я этот бесконечный поток имен.

Старик устало сел на табурет, посмотрел на меня слезящимися глазами и негромко произнес:

— Все они умерли от голода, но не позволили себе воспользоваться положением. Они и другие, более тридцати человек — только в первую зиму. Сейчас нас мало осталось… зато коллекция уцелела, но цена этому — человеческие жизни…

Я молчал, не зная, что сказать в ответ. Это был подвиг, о котором почти никто никогда и не вспомнит. Эти люди не бросались с гранатами под танки и не закрывали своими телами ДЗОТы, они умирали тихо и незаметно, в своих кабинетах, на рабочих местах. Но, во многом благодаря им, город выстоял, а коллекция, аналогов которой не было во всем мире, была спасена.

— И все же, — настойчиво вернулся я к интересующим меня вопросам, — продолжим нашу беседу…