Рейд за бессмертием - Greko

что хватит мне одному. Устал. Может, есть у вас какая на выданье? Хорошая.

После этих слов даже Глаша оживилась, вышла из ступора, хохотнула. Муж её поддержал.

— Да сколько угодно, Вася! И сплошь — хорошие! Такие, что раз обнимешь, про все на свете забудешь! А толку?

— В смысле?

Вася даже обиделся. Даже спину выпрямил. Рука невольно опять схватилась за темляк на тесаке, а глаза скосились на два Георгия.

— Да ты герой, спору нет, — усмехнулся Игнат. — И парень видный, красивый. Всякая замечтает, чтобы ты её обнял и на спину уложил. А толку?

— Игнат, ну что ты заладил: а толку, а толку? Ты нормально объясни! — Вася дернул воротник мундира.

— Глаша! — Игнат обратился к жене. — Разъяснишь?

Глаша, уже почти справившаяся с волнением, но, чуть краснея, кивнула.

— Не пойдут за тебя наши девки, Вася. — Глаша тихо улыбнулась. — Прав Игнат, ты парень видный. А только наши девки за тебя не пойдут. Потому что ты — не казак.

— И что с того? Ну, не казак. Но ведь тоже солдат. Не трус.

— Вот ты…! — Игнат чуть не задохнулся от возмущения. — Мы ж тебя калекой не выставляем. Твердим, что всем хорош! Но так у нас заведено! Выйдет наша не за казака, знает, что народ её осудит! Отвернется! А кому такая жизнь мила? Будь у тебя хоть вся грудь в орденах!

— И что? Везде так?

— Везде, Вася, — вступила Глаша. — Даже на самых отдаленных хуторах.

— Понятно! — Вася вздохнул.

— Ну, ты пошто разсуслился? — Игнат наполнял стаканы. — Ты не об этом думай сейчас, что не поможем тебе в твоей беде. Ты радуйся, что душа твоя не очерствела. Наоборот, жива, любви хочет. А раз душа жива, найдешь с кем голубовать! Давай, за это и выпьем!

… Вася вышел через час. Чуть покачивался. Выпили с Игнатом достаточно. Прощание с Глашей, как и «знакомство» вышло натужным, со взаимным покраснением. Но как-то справились. Глаша после робких рукопожатий тут же бросилась убирать со стола.

Вася едва дошел до калитки, когда его окликнул Игнат.

— Вася!

— Что? — Вася обернулся.

— Погоди, китель накину, провожу!

«Или все-таки будет мордобой?» — с тоской подумал дважды георгиевский кавалер.

Некоторое время шли молча. Игнат улыбался не переставая, наблюдая за смурным Васей.

— Ты серьезно думал, что я тебе и Глаше бошки поотрубаю? — спросил, наконец, усмехнувшись.

Вася остановился.

— Игнат… — начал было опять мямлить. — Я же не знал.

— Знамо дело — не знал.

— Можешь и отрубить. Но, поверь, если бы знал, никогда бы не посмел.

— Знаю, Вася. Ты уже успокойся, — Игнат мягко хлопнул Васю по плечу. — Мы же с тобой столько пережили. Я, может, не долго пожил, но в людях разбираюсь. И гниль всегда смогу распознать. Ты — хороший человек. Настоящий. Да, неловко получилось. Но знаешь ведь, порядки у нас такие. По чести, уж лучше ты, чем какой-нибудь… Ну, ты понимаешь.

— Понимаю.

— И разве после всего, что мы с тобой вместе прошли… — Игнат опять усмехнулся. — Разве может между нами встать какая-то баба⁈ Пусть и моя жена. Что же мы тогда за человеки?

— Нет. Не может. И не встанет. Слово даю!

— Вот это разговор! Ну, давай, обнимемся. Раз промеж нас все так правильно!

Обнялись.

— Ты все равно прости меня, Игнат! Все равно, прости!

— Да сразу простил, Вася. Сам дойдешь? Или еще пройтись с тобой?

— Спасибо, Игнат. Дойду.

— Ну, давай!

Вася пошел. Игнат его опять окликнул.

— Вась!

— Да.

— А это у тебя что? — Игнат, улыбаясь, указал на сверток в руках Васи.

Вася вздохнул.

— Это холст. Глаша просила…

— Ну, и чего не отдал пишкеш[2]?

— Игнат! — Вася развел руками.

— Ладно! — Игнат рассмеялся. — Давай, передам! Вот ужо она возрадуется! Давно мечтала! А я не сподобился!

Коста. Тифлис-Манглис, октябрь 1839 года.

В середине месяца, аккурат к моему дню рождения 12-го октября, прибыл приказ из Петербурга о моем производстве в штабс-капитаны и награждении офицерским Георгием. Меня поздравили в корпусном штабе и нагрузили поручением — отправляться в Манглис, чтобы отвезти свои документы и доставить решение суда с личной пометкой Государя по делу князя Дадианова с обязательством донести его до личного состава полка. Еле отболтался и выговорил себе право выехать завтра.

Начальник штаба, генерал-майор крохотного росточка, немец по происхождению Павел Евстафьевич Коцебу таинственно намекнул:

— В полку не задерживайтесь. Документы отдали — и сразу назад. Есть серьезный разговор!

Я был в легком раздрае. Не от загадок от чванливого «фона». Когда праздновать свою «днюху»? Если следовать цифрам, то родился не 12-го, а на 12 дней раньше, то есть 30-го сентября[3] Но я так привык к 12-му числу, что не отказал себе в удовольствии. Да и обмыть новые звездочки на эполетах и славный крест на груди сам Бог велел!

Мика опять своим «указом», закрыл таверну пораньше. Тамара своим — запретила мне появляться в таверне раньше девяти вечера. Приставила Бахадура, чтобы я не нарушил её приказа. Я, обуреваемый любопытством, подступился к пирату с расспросами.

— Что они такое там готовят, что запретили мне появляться?

— Сам не знаю, — Бахадур соврал с детской улыбкой.

— Ладно врать! Все ты знаешь! Колись!

— Что ты такой нетерпеливый⁈ Погоди чуток, сам все увидишь!

— Да ладно тебе, друг! Хотя бы намекни.

— Нет! — отрезал Бахадур. — Тамара мне голову снесет. Ты этого хочешь?

— Уууу, кобель! А еще друг называется!

Вот примерно такой наивный диалог у меня с ним получился. Дальше я уже не приставал. Знал, что бесполезное занятие. Но и успокоиться не мог. Так и не присел. Ходил по дому, проклиная медленно текущее время. Я волновался! Сам того не ожидая, волновался сильно. Настолько, что волнение это перешло в радостное возбуждение. Я в первый раз справлял день рождения в этом мире. В прошлом день рождения уже с лет восемнадцати превратился для меня, практически, в будничный праздник. Нет! Я, конечно, был рад поздравлениям, подаркам. Хотя понимал, что та обязательная плитка шоколада, которую мне папа дарил в день рождения с раннего утра, часто разбудив меня, все равно оставалась самым дорогим подарком.