Даль-цвет. Том 1. Охра - Владимир Прягин

написанные на излёте средневековья, когда возник новый стиль, который постфактум обозначили как «цветочный».

И впрямь — цветы на холстах главенствовали. Изображались то в вазах, то в деревянных ведёрках, то просто охапками на столе. Садовые, полевые, северные, тропические. Причём, как я заметил, букеты были в основном смешанные. Кураторша пояснила — в сочетание компонентов художники вкладывали символический смысл. Роскошная жёлтая георгина, к примеру, в окружении лютиков — леди и компаньонки.

Один мотив повторялся чаще других. В нём чувствовалось нечто знакомое, но что именно — я понял не сразу.

А когда понял, замер от удивления.

Глава 14

На первый взгляд, изображённый букет не так уж и выделялся на фоне других работ. Он состоял из пяти цветков с различной окраской — жёлтый тюльпан и алая роза, синяя гортензия, странноватый цветок с зелёными лепестками (примула, как подсказала мне Илса) и гроздь сирени.

Смысл был достаточно очевиден — палитра кланов. Причём первые три цветка (то есть Киноварь, Охра и Лазурит) расположились чуть наособицу, хоть и составляли букет с оставшимися двумя. Разделение не было нарочитым и не бросалось в глаза, но ощущалось подспудно. Художник провернул это ловко, следовало признать.

Но удивило меня не это.

Букет был виден чуть сверху — ракурс подчёркивал, что в горизонтальной плоскости цветы расположились «ёлочкой». Если бы я последовательно соединил их центры отрезками, то получилась бы угловатая синусоида, латинская буква «w».

Та самая, что была у Вирчедвика на шкатулке, когда он требовал с меня малую вассальную клятву.

И нет, это явно было не случайное совпадение. Похожую компоновку я рассмотрел ещё на двух выставленных картинах.

— Да, это известный мотив в старинном искусстве, — кивнула кураторша, отвечая на мой вопрос. — Сейчас он почти забыт, но в те времена художники к нему обращались периодически. Существовала традиция — изображать сообщество кланов именно так.

— А чем это объяснялось?

— Увы, милорд, это неизвестно. Из той эпохи до нас дошли только два трактата на тему живописи. Цветочные натюрморты в них упомянуты, но без акцента на эту геометрическую фигуру. Возможно, этот момент был чисто формальным, не столь существенным. Или очевидным для современников, не требуя пояснений.

— Угу, — сказал я. — Или трактаты, где объяснение всё-таки приводилось, тихо изъяли из библиотек…

— Но зачем, милорд?

— Не обращайте внимания, это у меня разгулялось воображение. Фантазирую вслух. Значит, у нас тут аллегорически показаны три главных пигмента, плюс ярь-медянка. А до кучи к ним — растительный краситель, сирень… Это намекает на тогдашние политические расклады? Ну, например, сиреневый клан настолько усилился, что его пустили к тем четырём, у которых — минеральные краски? В исторических хрониках, по идее, должно быть что-то по теме…

— Думаю, — вступила в разговор Илса, — здесь дело не в политике, а именно в живописи. Ты не художник, поэтому вряд ли интересовался этим подробно. Речь тут о принципах применения магических красок. В те времена считалось, что картина-дверь в классическом виде должна быть написана пятью разными эффекторами.

Я поскрипел мозгами:

— Не совсем понял логику. В чём практический смысл? Тот же сиреневый цвет легко можно сделать, смешивая синий и красный. Разве не так?

— Вот в том-то и дело, — сказала Илса. — С точки зрения логики и чистой экономии ты совершенно прав. Но тогдашняя живопись, ориентированная на переходы, была подчёркнуто пышной. Считалось хорошим тоном использовать все четыре пигмента, а в дополнение к ним — растительный краситель.

— Да, леди, именно так, — кивнула кураторша. — Пять красок-эффекторов для картины — считалось нормой в те времена. Этот принцип и отражён в натюрморте, как мы предполагаем. А вот геометрическая компоновка букета — уже загадка.

— Да уж, — сказал я. — Хитро у вас закручено, у художников. Ну, спасибо за пояснения. Буду думать.

Когда мы ехали из галереи в кампус, Илса спросила:

— А почему тебя так заинтересовала эта цветочная геометрия?

— Да попадалось мне тут намедни нечто похожее в одном… гм… неоднозначном контексте. И, подозреваю, что к нашим поискам это тоже как-то относится, но вот как? Что-то крутится на уме, но пока не соображу.

— Покопаюсь в искусствоведческих книгах, — сказала Илса.

— Стоп-стоп, красавица. Прекращай, а то ты в библиотеке скоро вообще поселишься. Я сдуру согласился, когда ты вызвалась, но откуда ж я знал, что это примет такие эпические масштабы? Когда ты в последний раз общалась с сокурсницами? Они тебя видят только на лекциях. Будут думать, что ты заучка со странностями.

— Но я и есть заучка со странностями.

— Да, но орать об этом на всю столицу не надо. Вернём тебя в коллектив, будешь как все нормальные лордихи.

— Не хочу в коллектив, хочу в библиотеку.

— Возражение отклоняется.

На следующий день я рыскал по городу, подбирал объекты для фотосъёмки, как нам было задано в Академии. Удачно сфотографировал мост, выступающий из тумана, жилое здание на косом пересечении двух улиц, сплюснутое с боков, и здоровенный лабаз, на двери которого висел амбарный замок.

Затем возникла заминка — я решил снять какое-нибудь типовое здание, отыскав в нём изюминку. Это оказалось не так-то просто. Несколько снимков я запорол. Ну, то есть формально они получились тоже, но были непригодны в качестве переходов — я это понимал ещё до проявки.

В конце концов, однако, я справился. Отыскал подходящий ракурс и снял обычный квартал, состоящий из однотипных домов. Хотел показать — да, он функционален и прост, но всё-таки не уныл. Уютно-непритязателен — так, пожалуй, будет точнее. И после того, как я разобрался в собственных ощущениях, фотография получилась такой, как надо.

Плёнку я отнёс в фотолабораторию. Та работала даже в воскресенье — старшекурсникам-лаборантам за это платили деньги, так что желающие всегда находились. Фотки мне распечатали в небольшом размере, как и просил декан. Через такие мини-картинки нельзя было, разумеется, пролезть в другой мир. Но удачные кадры всё-таки ощущались иначе, чем неудачные, и казались почти стереоскопическими. Хотя без краски-эффектора это была всего лишь иллюзия.

Утром в понедельник мы сдали декану свои работы.

Он просмотрел их, иногда комментируя. Удачные снимки нашлись у всех в нашей группе — но самый большой улов обнаружился у меня, у Грегори, а также у легкоатлетки Уны. Впрочем, мы и на прошлых занятиях уже убедились, что дар у неё серьёзный.

— Неплохо, — сказал декан. —