Герцогиня на службе у Короны (СИ) - Ширай Вера

Он медленно стянул с себя рубашку, и я невольно задержала дыхание, наблюдая за каждым его движением. Мои глаза скользили по его плечам, по сильным рукам, и он уловил это внимание, прищурился, словно наслаждаясь моей реакцией.

Муж прошелся вдоль стола, пока я лежала на нем, абсолютно открытая и уязвимая, его пальцы гладили мое тело от кончиков пальцев, до шеи и губ. Он попросил меня расслабиться и довериться ему.

И тут же ощутила, как его тяжёлая фигура навалилась на меня, прижимая к жёсткой поверхности стола. Наши тела разделяла лишь тонкая, предательски лёгкая ткань.

Он замер на секунду, глядя прямо в мои глаза, и в этом взгляде не было ни тени торопливости — только молчаливый вопрос. Разрешение. Он спрашивал его у меня. И после моего слабого кивка, его рука убрала ткань моего платья, лишнюю преграду между нами. Позволяя нам касаться друг друга, кожей к коже.

Глава 20

ПОСЛЕВКУСИЕ

Боль сменилась удовольствием, а затем всё чувства начали затихать, возвращая меня в кабинет. Следы его поцелуев ещё жгли кожу, каждый, словно маленькое клеймо, оставленное на моём теле. Я ощущала его, чувствовала, что мы едины и вместе с этим чувствами не могла избавиться от одной-единственной мысли: что же я натворила?

Всё закончилось. Воздух был густой и тяжёлый, мне было трудно дышать. Феликс всё ещё держал меня в ловушке — зажатую между холодной деревянной поверхностью стола и его телом.

Его грудь тяжело вздымалась, он дышал прерывисто, будто после долгого сражения. Щекой он уткнулся в мою шею, и горячее дыхание обжигало кожу. Его пальцы, непривычно осторожные, едва касались моего лица, словно он боялся причинить мне большую боль.

Я не смела пошевелиться. Даже вдохнуть глубже не могла. Моё тело всё ещё горело, сердце билось в груди, внизу живота дрожь никак не утихала, и вместе с ней — ноющая, тянущая боль, от которой я не могла избавиться.

Феликс молчал. Казалось, он не знал, что сказать.

Но вместе с телесными ощущениями меня пронзала такая неловкость, что хотелось провалиться сквозь землю. Я чувствовала как сила страсти и вина отпускает меня, а внутри поднимается волна стыда. Казалось, будто я сама пришла, выпросила эту близость, будто унизилась в собственных глазах.

А сверх этого громоздилась тяжелая мысль: а хотел ли он сам этого?

Я закрыла глаза. Хотелось исчезнуть, раствориться, не видеть ни его взгляда, ни его молчания.

Я всё ещё ощущала его присутствие своей кожей, горячее, обжигающее. Но разум уже отвергал произошедшее. Горькое послевкусие, как яд, растекалось внутри. Мне было стыдно за то, что именно я вызвала этот момент. Стыдно за то, что первая нарушила правила приличия, о которых столько раз сама себе напоминала. Стыдно за то, что позволила себе хотеть его и просить об этом — пришла сама, поставила кувшин вина и буквально предложила себя мужчине.

И вот теперь, когда мы стали по-настоящему мужем и женой, я боялась открыть глаза. Боялась увидеть в его взгляде холод, равнодушие или, что ещё хуже, — сожаление. Боялась, что он решит: всё это было лишь попыткой привязать его к себе.

Мысли бились в голове одна за другой: «Что он скажет? Что сделает теперь? Что подумает обо мне?»

Я лежала с закрытыми глазами, цепляясь за темноту, словно за спасение. Я не хотела возвращать взгляд в этот кабинет, к этой реальности.

А потом — стало легче дышать. Больше ничего не давило на грудь, не прижимало меня к столу. Его тяжесть ушла, и вместе с этим ушло то странное ощущение защищённости, которое я боялась признать. Горячая кровь отхлынула от лица, и мне стало холодно.

Он отстранился первым — медленно, почти осторожно, без резких движений. Его ладонь скользнула по моей щеке, задержалась у виска, убирая влажные пряди с лица. Я слышала тихий шорох ткани — он натягивал на себя рубашку.

И тогда я поняла: нужно уходить.

Феликс молчал, и это молчание сводило меня с ума. Оно было тяжелее любого упрёка. Он мог сказать хоть что-то — нелепое, милое, поддерживающее или сухое, даже жестокое. Он мог назвать меня глупой, порицать за смелость. Или, наоборот, извиниться за свои подозрения и прошлые слова о неверности. Но он не сказал ничего.

Я медленно поднялась, давая себе время вернуть контроль над телом, которое ещё помнило каждое его движение. Когда я, наконец, встретила его взгляд, он был слишком пристальным. Словно он хотел вытащить из меня ответ, которого я сама не знала.

Он протянул мне стакан воды. Стекло коснулось моей ладони, прохладное, чужое, и в тот же миг его пальцы скользнули к моему животу — туда, где дрожь и тепло от недавнего ещё жили во мне.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал он тихо, все еще не отпуская мой живот. Его голос был ровным, я же не могла понять, звучит ли в нем симпатия или забота.

Он помог мне подняться. Его прикосновения были осторожными, почти невесомыми, как будто я могла рассыпаться от неосторожного движения. И от этого я чувствовала себя ещё более уязвимой.

Сам он был уже полностью одет, как будто всё произошедшее — лишь короткая слабость, случайность. На его руке висел мой халат. Безмолвное приглашение уйти.

Я накинула халат, дрожащими пальцами затянула пояс. Хотелось спрятаться в ткань, скрыть своё тело и стереть из памяти последние минуты, но его взгляд всё равно прожигал меня насквозь.

— Простите, — сорвалось с губ. Тихо, почти неслышно, и я сама не знала, за что прошу прощения. За то, что пришла? За то, что решилась?

Его брови чуть дрогнули, но он не ответил. Только сжал мою руку — не сильно, но властно, так, что я почувствовала: если он захочет, я не уйду.

Я вырвала ладонь и пошла к своим покоям. Шаги его раздались следом. Он не шел рядом, не предлагал руки, но и не отпускал, следовал за мной — будто проверял, смогу ли я дойти сама. Всё это время он молчал, и каждая минута его молчания отсчитывалась мной.

Когда я открыла дверь в свою спальню, я поняла, что он собирается войти за мной. Сил больше не было. Я развернулась и положила ладонь ему на грудь.

— Нет. На сегодня достаточно. — Голос мой дрожал, я едва сдерживала слёзы.

— Оливия, всё хорошо… — начал он, и было видно, как тщательно подбирает слова. Слишком тщательно, слишком медленно, чтобы я могла выдержать.

— Пожалуйста. Оставьте меня одну. — прошептала я и, упираясь рукой в его грудь, заставила его отступить. А потом захлопнула дверь перед его лицом.

* * *

Ночью я так и не сомкнула глаз. Лежала, уставившись в темноту, перебирая в голове каждое его движение, каждое своё слово. Я мучилась вопросом: что же я, собственно, хочу от мужа? И что будет, если он вдруг сам спросит меня об этом? Я боялась, что просто не найду ответа.

Только под утро измученное сознание всё-таки сдалось, и я провалилась в тревожный сон.

Разбудил меня лёгкий шорох. Я приподнялась и увидела Эву — сонную, с растрёпанными волосами, держащую в руках поднос. Запах свежего чая и мяты коснулся моего носа раньше, чем её слова — ушей.

— Эва?.. — мой голос звучал хрипло, будто после долгих слёз. — Что ты здесь делаешь так рано?

Служанка виновато пожала плечами, явно и сама не понимая, зачем её подняли ни свет ни заря.

— Карл сказал, что это приказ его светлости, — пробормотала она. — До того, как вы проснётесь, у вас должен быть чай… и мята.

Я моргнула, не веря в услышанное.

Эва зевнула и добавила с тенью раздражения:

— Более того, Карл до сих пор стоит под дверью. Сказал, что обязан убедиться, что приказ герцога исполнен. Как будто я могу перепутать комнаты и отнести чай кому-то ещё. — пробурчала девушка.

Пользуясь тем, что проснулась раньше всех, я ещё до рассвета отправилась в храм одна, пока остальные ещё нежились в своих постелях. Храмовые своды дышали прохладой, воздух был наполнен ароматом свечей и свежих трав, принесённых служителями. Я заняла место у дальней колонны, стараясь раствориться в строгом величии каменных стен.