Прыжок "Лисицы" (СИ) - Greko

— Задавай по одному. Я от тебя не убегу, — усмехнулся старик.

— Что мне сделать с Софыджем, если встречу? — спросил я без обиняков.

— С тобой ему ворованным скотом не рассчитаться, — задумался Гассан-бей. — Мало того, что предал. Так вдобавок на край гибели толкнул. Не прошли бы вы с инглезом перевал, не повстречайся вам темиргоевец. Но все же живы остались. Крови вашей на нем нет. Стало быть, и о кровной мести разговора нет.

— А что на такой случай предлагает кодекс чести?

— Уорк хабзэ? Да рожу ему укрась отметиной при встрече, чтобы все знали, что он гад и предатель. Если не побоишься, конечно, получить позже выстрел в спину. Вон, слуга у Якуб-бея красуется свежим шрамом. Не твоя ль работа?

— Моя! — честно признался я, не видя причин скрывать свою роль в рождении полу-Джокера Луки.

— Почему-то так и думал. Про тебя зимой разное болтали. Называли Зелим-беем. Выходит, заслужил имя, урум заговоренный?

— Выходит — так! — согласился я, надеясь, что эти слова прозвучали не как самопиар. — Не слыхали ничего про уже состоявшуюся или намеченную свадьбу при дворе абхазского князя?

— У Шервашидзе? Нет, не слышал. Не жалуют его люди. Князь без подданных![1] — оскалился Гассан-бей. — Тебе он зачем? По какой надобности? Имей в виду, он к гостям без двух пистолетов не выходит!

— Выбора у меня нет. Нужно к нему ехать.

— Не спрашиваю, в чем причина спешки. Скажу лишь одно. Сперва с Софыджем разберись. Он тут неподалеку. На днях должен вернуться из Ачипсоу, где твой дружок Маршаний проживает. Если Софыдж узнает про возвращение Зелим-бея, может и к русским перебежать. Эх, старая моя голова! Со второй твоей новостью забыл, зачем сына звал! Я ж хотел тебе сопровождающего до медовеевцев дать! Съездишь, заодно Маршанию мою просьбу о помощи передашь! А он, в свой черед, со своей родней свяжется! Этих Маршаниев по Абхазии не счесть!

Я тут же проглотил не успевшие сорваться с языка слова о том, что спешу. Гассан-бей был из породы людей, не терпящих отговорок. Подготовка к отражению русского штурма мыса Адлер — дело нешуточное.

Хоттабыч (хотя уже и не Хоттабыч, а скорее, Гендальф с куцей бородой) понял смену моей мимики по-своему.

— Ты Маршанию из Ачипсоу чем-то приглянулся. А это многое значит. С этими медовеевцами вечная морока! Что у них на уме? Ремесел толком не знают. Хищничеством живут. Ладно бы за Кубань ходили. Так они черкесов жалят, как пчела. В общем, лучше тебя посланца и не придумаешь! А нам их клинки и ружья не помешают. В лесном бою им равных нет.

Я покорно вздохнул. Прости, Тамара! В моем беге к тебе так: шаг вперед — два назад! И никак не вырваться из этого круга!

… Дорога на Красную Поляну, где жил Маршаний, была сущим адом[2]. Узкая тропинка вилась вдоль Мздимты, то и дело упираясь в непроходимую скалу. Приходилось или двигаться по прозрачной воде, или спешиваться и переходить на другой — иногда глинистый и топкий — берег, прыгая по камням. Лошади шли рядом, безошибочно находя брод благодаря своей выучке. Без них всем нам пришлось бы тяжко.

До полноводья оставалась еще неделя, но снег в горах уже вовсю превращался в воду, в размазанный по кавказским склонам Ниагарский водопад, сметавший все на своем пути. Страшно подумать, что творилось в верховьях Мздимты. Наверное, горные потоки подхватывали как пушинку нехилые валуны и тащили их вниз, чтобы пристроить на столетие-другое на новом месте. На отрезке между устьем и Ачипсоу еще пробраться было возможно, но уже небезопасно. В узких местах река рычала диким зверем.

Я помнил совсем другую дорогу на Красную поляну. Она пролегала верхами, вырубленная в скальной породе пленными-турками в годы Первой Мировой. Страшный узкий путь, отмеченный остовами свалившихся с приличной высоты автомобилей.

Быть может, медовеевцы не могли похвастать особым богатством, но безопасностью — однозначно. Горы надежно хранили их дом. А там, где они схалтурили, постарался человек. Рукотворные каменные завалы то и дело преграждали нам путь.

Моим спутником стал один из убыхов-узденей Берзега, из числа тех, кто был с Курчок-Али, когда мы ехали встречать свадебный поезд из Карачая. По-турецки он не говорил. По-натухайски знал, хорошо если, несколько слов. Так что мы разговаривали преимущественно руками и непереводимыми междометиями. Понимали друг друга отлично. Когда ты то и дело проваливаешься в промоину или поскальзываешься на камне, понятно и без слов, в каком «восторге» ты пребываешь!

Без него я не проехал бы и пары километров вдоль Мздимты. Тропинка так хитро была устроена, что то и дело пропадала. Лишь знающий путь мог безошибочно сориентироваться в нагромождении камней. И никакой «встречки». Попадись нам кто-то, едущий в противоположном направлении, проблем не избежать. И не сбежать, если столкнёшься с врагом!

Именно так случилось с Софыджем!

Мы уже почти добрались до Ачипсоу. По крайней мере, так я понял по возгласам моего проводника. Совершили очередной переход через реку, чудом не свалившись с мокрых камней и не потеряв чувяки в прибрежной глине. Только-только оседлали лошадей и продолжили свой путь. Не успели завершать очередной поворот, как столкнулись с моим бывшим проводником!

Прав оказался Гассан-бей, предупредив, что Софыдж вот-вот вернется в окрестности Адлера. Без понятия, чем он занимался у медовеевцев. Наверное, снова хвалился, какой он весь из себя знаменитый абрек. Рассказывал лихим горцам в кунацкой, экий из него вышел бесстрашный и неукротимый, как все абадзины, воин! Наверное, поэтому, мгновенно меня узнав, он спрыгнул с коня и водой попытался от нас уйти на другой берег. Туда, где к воде примыкали густые кусты, образуя границу каньона, а по его склону ниспадал красивейший водопад.

Я среагировал молниеносно. Выхватил заряженный револьвер из седельной кобуры и выстрелил в камень на пути этого труса. Брызнули скальные осколки. Выстрел заглушил на мгновение шум весенней Мздимты.

— Бешеный урум! — закричал Софыдж, размахивая руками, чтобы удержать равновесие.

Куда там! Шлепнулся в воду, подняв тучу брызг.

Я спрыгнул с коня на каменистую осыпь под крики узденя Берзега. Провернул барабан револьвера. Софыдж все понял. Покорно зашлепал ко мне, осыпая нас ругательствами и угрозами. Мой спутник-убых что-то грозно ему крикнул, упомянув имя Гассан-бея. Абадзин заткнулся. Выбрался на сухое место.

— Урум! Я заплачу виру!

Я молча приблизился. Вытащил ножик.

— Только не глаз! — завопил Софыдж.

— Сядь!

Я указал ему на камень. Он замотал головой.

— Сядь! Кровь возьму — жизнь оставлю!

Софыдж заплакал. Слезы стекали по его щекам редким водопадом. Он вглядывался в меня, переводя взгляд с револьвера на ножик. Потом на мое лицо и снова на револьвер. Решился, в конце концов, и уселся на камень.

Я быстро взмахнул ножиком и прочертил полосу от края рта к уху предателя. К чести Софыджа, он не завопил, как Лука. Не схватился за щеку. Лишь ненавидяще смотрел на меня, не отрываясь.

— Вынимай газыри и сыпь заряды в воду! — приказал я.

Он подчинился.

— Теперь ружье!

Мне совсем не улыбалось получить выстрел в спину. Ни секунды не сомневался, что он на такое способен. Пистолета на поясе у него не было. За кинжал хвататься у него решимости не хватит! Без ружья — вернее, без патронов — он был мне не страшен. Конечно, пройдет время, и он захочет отомстить. Плевать! Как говорил Торнау, на Кавказе все — фаталисты! А жить все время оглядываясь? Из-за этой мрази? Три раза тьфу на него! Зелим-бей я или погулять вышел⁈

Он вытащил свой мушкет из мехового чехла и очистил зарядную полку. Из седельной сумки достал тряпицу и прижал к щеке, чтобы остановить кровь.

Убых снова что-то грозно крикнул. Я понял, что он приказал Софыджу столкнуть своего коня в воду, чтобы освободить нам дорогу. Абадзин подчинился.

— Захочешь отомстить, всегда пожалуйста! Буду ждать приглашения на бурку! — спокойно сказал я, глядя ему в глаза.