Герой Ымперии - Валерий Масляев

– Присутствие зарегистрировано, – сказал Ж. Пт. Чатский бесстрастно. – Хорошо. Пусть всё будет правильно – при свидетелях.

Купол знал их, как человек знает собственные давящие ботинки. Звук встал смирно. Детская капелла замолкла, как светильник. Мастер Нинука схватился за паузу – она под ним провалилась.

– Уважаемые, – поднялся Круглоскобский, – вы куда? Конференция – человеческая.

– Правильность – общая. Мы здесь по регламенту «контрольная прозрачность», – спокойно сказала Регламентия. – Продолжайте.

Слиневинец подтянул веер, как переводчик подтягивает ремесло.

– Сударь Герой, – шепнул дворецкий, – вот он – момент: если они введут пилот, «Ё» уйдёт полностью. Мы её уже раз сердцем отстояли; теперь надо головой.

– Что делать?

– Ошибка с совестью, – ответил он просто. – В протоколе оставьте след, который невозможно стереть без скрипа. И не шутите. Сейчас не шутка – молитва.

Я поставил руку на бумагу. Перо послушно пошло по строке: «Решение об испытательном периоде прАвильности … при участии архидемонов … при присутствии детской капеллы … при дымке сомнения над пунктом три…» Слова впитывались, но одно – «дымка» – не хотело быть протокольным. Оно встало и стало видно. И в этот момент Ж. Пт. Чатский повернул ко мне голову: без угрозы, с интересом.

– Секретарь, – сказал он. – Давайте без «дымки».

– Боюсь, – ответил я, – дымка – факт. Её вносит купол.

И купол подтвердил: тонкий треск пробежал по ребрам, как нервный смешок у собаки, которая почему-то решила держаться вежливо.

– Довольно, – сказал Ж. Пт. Чатский так, будто начинает обход палаты. Он приложил руку к чёрному стеклу: оно выросло и стало чёрным окном, знакомым мне по Тихоречи. – Контрольный опыт. Мгновенное введение «правильности» на три минутывнутри купола, без выхода наружу. Проверим, как мир дышит, если ему нечем вздыхать. Согласны?

– Нет, – сказал академик. – Да, – сказал председатель. – Сдержимся, – прошептал дом Перестрахновых.

И я услышал самый тихий звук на свете: как «Ы» готовится стать «И».

– Сударь, – дворецкий взял меня за руку, – держите её.

Я кивнул, и «Ы» повела себя как дикий гусь: выгнула шею, зашипела, высветилась янтарём – в ответ на чужую ровность.

– Начали, – сказал Ж. Пт. Чатский

Три вещи случились сразу. Во-первых, улыбки на лицах людей перешли в служебный режим – стали сигналами, а не событиями. Во-вторых, анекдоты внутри голов выстроились у дверей, ожидая разрешения на издание – и разрешения не поступало. В-третьих, детский хор сам собой перешёл на молчаливую артикуляцию – их губы пели, а мир не слышал. Правильно.

– Фиксирую, – сказал председатель, – тишина стала громче.

– Держитесь, – шепнул дворецкий. – Сейчас по вам ударит тишина.

Она ударила – как вода. Не больно, но настойчиво. «Ы» на запястье побледнела, точки в памяти – дрогнули. Айфоний на галерее поднёс руку к горлу – и все часы внутри купола одновременно остановились. Регламентия улыбнулась утешительно: так снимают швы.

– Видите, – ровно сказал Ж. Пт. Чатский, – ничего страшного. Всё спокойно. Пусть всё будет правильно.

И тут купола не выдержало одной-единственной вещи – детского «почему». Оно родилось где-то в глубине хора – у девочки с рыжими волосами и страхом в ладошке. Она не знала про режимы. Она знала, что песня – это когда тебя слышат. И спросила без разрешения, внутренним голосом: «Почему нельзя смеяться, если хочется?»

Трещина пошла от вершины к краям – невидимой белой молнией. В неё просочился смех – тонкий, конфузный, как у человека, который впервые понял шутку и никого не хочет обидеть. В этот шов я вложил всё, чему меня учили:

– «А между тем логика берёт отпуск по уходу за чудом», – произнёс я в тишину.

На миг полегчало. Но Ж. Пт. Чатский уже поднимал чёрное окно – не вверх, а ко мне. Оно плыло, как ночь, которая не нуждается в звёздах, и шептало одно: «Секретарь, сдайте „Ы“ в канцелярию».

– Герой, – сказал он почти нежно, – не держите чужое. «Ы» – элемент Ымперии. Он должен быть у нас – для безопасности. Отдайте – и ничего не случится.

Я встал. Дворецкий – между мной и окном. Архидемоны – улыбаются по инструкции. Дом Перестрахновых – уже пишет проект благодарности. А купол – скрипит.

И тут из-под купола раздался не голос – голосок. Тот самый, рыжий. Девочка из хора, собрав ладошки, как чашечку:

– Дяденька с очками, – сказала она смертельно вежливо, – а кому будет хорошо, если мне нельзя смеяться? Вам?

Ж. Пт. Чатский обернулся – впервые по-человечески. На его лице на секунду проступило что-то живое, что-то вроде сожаления перед хирургией. И он опустил чёрное окно – прямо на наши с дворецким руки.

Мы удержали. Он надавил. Купол хрустнул. И в этот щерящий миг все буквы в зале слегка оторвались от страниц и зависли – без опоры.

А потом из трещины вылезло «Ы» – огромное, древнее, как корень, – и, расправившись, ударило по чёрному окну, как якорь по льду. Окно треснуло крест-накрест.

– Остановить! – крикнул кто-то, – иначе…

– Иначе – что? – спросил купол и загорелся изнутри смехом, которого пока ещё хватало.

Черное окно вновь сомкнулось – на наших руках. Пальцы – в щели. Выбора – нет.

– Герой, – прошептал дворецкий, – либо мы сломаем окно, либо оно – нас.

И именно в эту секунду с дальних трибун встала Принцесса Перестрахнова, распахнула лиловый плащ, и под ним оказалась формула – вышитая белыми нитями: «УРАВНЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ ТОЧКИ».

– Во имя спасения, – произнесла она, – начинаю процедуру запуска.

И купол погас.

Глава тринадцатая. Тихий мятеж параграфов

Купол в ту ночь погас не как люстра, а как слово, у которого выкрутили интонацию. Когда свет вернулся, он пришёл с инструкцией: «светить строго, без бликов». Город послушно стал ровным: афиши – без восклицаний, вывески – без каламбуров, улыбки – из тех, что согласованы на уровне ведомственных писем.

Первым изменился закон о тишине. Раньше он берег сон граждан от хамских клаксонов; теперь он берёг тишину от смеха. На углах поставили логические патрули – молодых людей в серых мундирчиках «отдела скобок». Они проверяли разговоры на избыточную двусмысленность и могли выписывать «розовую вежливость» – штраф за сострадательное «ну вы поняли».

Мы с дворецким вернулись с Конференции к рассвету – усталые, вежливые, не согласные. В коридоре Академии шипела эмалевая змея – сегодня у неё лицо было, как у врача после ночного дежурства.

– Сокра-а-ати, – попросила она хрипло, глядя на плакат «Сбор анекдотов для распыления». – Нас режут. Делай короче, а то не успеем.

На табло объявлений кто-то уже сменил шрифт: закруглённые буквы ушли, пришли угловатые. По всей Ымперии начались мелкие мятежи: пунктов и параграфов. Их переписали –