Джони, о-е! Или назад в СССР-4! - Михаил Васильевич Шелест

спросила Клара, поняв единственное слово. — Вы коммунисты?

Я понял, что эту компанию оставлять одних никак нельзя и «вписался в коллектив», взяв из навесного шкафа себе бокал, налив вина и, сменив бобину, расположился в кресле. Завязалась «светская» беседа из которой мне стало понятно, что девчонки — студентки Гарварда.

— Нихрена себе, — подумал я и тут входная дверь подала сигнал тревоги. В смысле, э-э-э, в неё позвонили.

— Полиция наверное, — сказал я и все подобрались. — У нас тут шуметь особо нельзя, особенно в три часа ночи.

— Я не знал, — вскинулся Александр.

— Оштрафуют, — махнул я рукой и пошёл открывать. — Первый раз, что ли? А может и предупредят…

За дверью, как оказалось, стоял Джонни Холлидей с «моими» пловчихами: Жаннет и Соней.

— Хай, Пьер! — радостно воскликнул Джонни. — Сначала не понял, что это за шум. Привык, что у тебя тихо. А потом понял, что это ты шумишь. Пройдём?

— Проходите, конечно! — искренне обрадовался я.

— Холлидей сейчас всё расставит на места, оттянув внимание американок и немки на себя, коварно подумал я. Он любил новеньких девчонок, особенно тех кто про него ничего не знал. Можно было поговорить с ними о себе любимом.

— Привет красотки! — поздоровался я с бывшими пловчихами. — Как вы?

— Привет, Пьер. Всё отлично! Вчера приехали из Соединённых Штатов. Только проснулись и тебя услышали. Твой голос. Мы помним эти песни, Пьер.

Девчонки приблизились и сообщая новости тискали меня до тех пор, пока не увидели вышедших в холл моих ночных посетителей.

— О! Ты не один! Ха-ха! — рассмеялась Соня. — Хотя… Разве могло быть иначе.

— Это Александр и его подружки. Американки, кстати.

— А ты чего в халате? — спросил Холлидей.

— Спал. Только поднялся, когда гости расшумелись. Они тут сами…

— Не узнаю тебя, Пьер, — перебил меня Джонни. — Такие красавицы у тебя в доме, а ты дрыхнешь⁈ Непорядок. Привет, девочки! Я Джонни Холлидей, сосед этого сухаря. О! У вас вкусно пахнет марихуаной! Есть ещё?

— Ну, вот, — развёл я руками, глядя на Жаннет и Соню. — Сами-то не скурились?

Девушки потупились.

— Понятно. Спорт побоку?

— Пошли, поплаваем? — хитро глянув на меня сменила тему Жаннет.

Я оглянулся на Холлидея и Александра, явно расслабившегося, и улыбнулся девушкам.

— Только я голый под халатом, а подниматься наверх влом.

— Что, мы тебя голым не видели? — захихикала Соня. — Пошли. Он теперь тут надолго залип. Пусть они… Нам уже хватит.

Ещё раз оглянувшись на Холлидея, окутанного дымом, я понял, что ему уже не до нас.

В Париже стояли жаркие ночи, бассейн чист и прохладен, вино молодо, фрукты спелые и сочные, девчонки словно родные.

— Только сейчас понял, что я по вам соскучился, — сказал я, обнимая обеих пловчих.

Мы сидели на двух сомкнутых шезлонгах. Соня и Жаннет поили меня вином и давали закусывать виноградом.

— Этот дом без вас опустел.

— И ты потому уехал в Москву? — засмеялась Соня.

— Нет. Там у меня бизнес. И рисую я там. Красивый город.

— Никогда не была в Москве, — сказала Жаннет.

— Я вам достану билеты на Олимпиаду. Хотите?

— Конечно! — воскликнули обе.

— Покажу вам свой московский дом.

— Он такой же большой?

— Нет, поменьше немного. Мне не нравятся большие дома.

— А там есть бассейн?

— Там есть речка, — сказал я, одновременно подумав, что если мы там станем постоянно купаться голышом, съедется пол Москвы.

— Не-е-е… В речке грязно. Не люблю речки, — брезгливо кривясь, проговорила Соня.

— Речки бывают чистые, — рассудительно сказала Жаннет.

— Где это ты видела чистые речки? В Сене видела, что плавает? А в наших речках?

— В России есть чистые речки. Вот съездим в Москву, я вам покажу.

Мне было хорошо с этими девчонками. В Союзе у меня как-то особенно не клеилось с противоположным полом. Все тамошние девчонки сразу начинали говорить о любви. С первой, чёрт побери, встречи. А какая мне любовь в мои-то годы? Не верил я уже в неё. Вернее, верил, что она есть, так как перенёс сию болезнь в своё время, но таких чувств, как тогда, сейчас не испытывал, а потому и не верил, что она сможет со мной по новой случиться.

Странно. Некоторые мужики, например такие, как Максим Дунаевский, влюблялись едва ли не ежегодно в новый объект вожделения, а я так не мог. Наверное, потому что, уже испытал когда-то «большие» чувства и был, так называемым, «однолюбом».

Причём, я говорю не о первой, юношеской, любви и даже не о второй, а об обычных «высоких» чувствах к противоположному полу. Не было у меня их, чёрт побери. Растерял я высокие чувства к «сраке лет» и никакие юношеские гормоны не могли сломать сложившееся с годами понимание, что первая юношеская любовь, чаще всего это — «вирусное заболевание», которое, в конце концов, проходит, как любая болезнь. Не даром родители на безответную первую любовь говорят своим детям: «переживёшь». Те не верят, но, в конце концов, действительно, переживают.

Я не был циником, но и не пылал страстями. Мой дзэн, мать его, научился успешно бороть гормональные всплески. Девчонки вокруг меня одна за другой «вспыхивали», как мотыльки, а меня их вирус влюблённости не поражал. Так как я не был циником, то чувствовал себя при этом не очень комфортно, но, в конце концов, мораль засунул куда подальше. Мало ли вокруг людей, не умеющих любить, утешал себя я, а потому остающихся неженатыми. Да, сколько угодно. Особенно людей творческих. Хе-хе…

С этими американскими девушками у нас сразу как-то сразу пошло легко, и сейчас я чувствовал себя иначе, чем с русскими. Там тоже хватало «понятливых», но общественные отношения ещё следили за моралью, хотя представители верхних правящих эшелонов упорно подрывали нравственные устои социалистического общества банными «вечеринками» и узко-корпоративными междусобойчиками во время партийных и комсомольских праздников. Да-а-а…

Утром, не очень рано, приехали Владимир Высоцкий с Мариной Влади и застали нашу компанию в состоянии «драйва». Мы — мужики — музицировали, девушки — танцевали.

— Вот какие песни надо сочинять, — здороваясь со мной и смеясь, сказала Влади, обращаясь к мужу. — Чтобы под них танцевать хотелось, а не повеситься.

— А-а-а! Так вот как ты относишься к