Егерь. Системный зверолов - Николай Скиба

Но я успеваю укрыться.

Не останавливаясь, на адреналине, вскидываю ружьё на ходу. Мушка — прямо в центр грудной клетки.

БАХ!

Мой выстрел разносится эхом по тайге. Павел отлетает назад. Ружьё выпадает из рук, со звоном ударяется о камень, а он падает на спину в жёлтые опавшие листья, широко раскинув руки. На груди клетчатой рубашки мгновенно расплывается тёмное пятно.

Хорошо попал. Точно наглухо.

Сердце колотится как бешеное, в горле пересохло. Через адреналин пробиваются странные ощущения. В боку словно раскалённое железо воткнули.

Опираюсь о дерево. Ноги слабеют, в глазах темнеет. Вот же чёрт! Неужто задел?

Дыхание даётся с трудом, каждый вдох отдаёт мучительной болью. Рубашка быстро намокает от крови — слишком быстро.

Точно задел, зараза!

Тишина давит на уши. Только ветер шелестит в кронах.

Нужно выжить. До просёлочной дороги отсюда три километра через болотистую низину — в нормальном состоянии прошёл бы за полчаса неспешным шагом, но сейчас…

Всё равно нельзя сидеть на месте, надо действовать. Делаю шаг — и у меня подкашиваются колени. Земля под ногами становится ватной, неустойчивой. Падаю на четвереньки, пытаюсь встать — руки подводят, растягиваюсь на земле.

Вот же…

Кажись, это конец. Не так я его себе представлял, не так.

И самое поганое, что убили меня не волки, не медведь, не холод и не стихия, а обычные люди… да «просьба» друга. Да уж, удружил Витек, ничего не скажешь, удружил. Впрочем, какая уже разница…

Тайга забирает меня. Медленно, неспешно, как и положено настоящей хозяйке этих мест. Она просто берёт своё. В ноздри ударяет запах прелых листьев, мокрой земли и грибной сырости. Последнее, что слышу — это монотонный шорох листвы на ветру да далёкий размеренный стук дятла, который всё долбит свою сосну.

Тайга никогда не осуждает, никого не жалеет. И в этом есть её истинная ценность и честность. Только лес не врёт и не предаёт. Он просто есть, со своими законами. Жёсткими, но справедливыми.

Да уж, не зря говаривал дед: «Доверяй лесу, а не людям». Лес врать не умеет.

И меня накрывает тишина — глубокая как сама тайга.

* * *

Тепло. Мягкое, обволакивающее, как воспоминание о лете в детстве, когда мать гладила меня по голове после долгого дня на сенокосе.

Я почувствовал прикосновение — шершавая, но тёплая ладонь легла мне на лоб. Кожа была грубой, с мозолями, какие бывают у тех, кто годами таскает тяпки и роет землю. Но в этом прикосновении было что-то родное, давно забытое. Тепло разлилось по груди, и я, чёрт возьми, чуть не улыбнулся. Сколько лет прошло с тех пор, как кто-то касался меня так? С такой заботой. Я попытался открыть глаза, но веки были тяжёлыми, как камни.

Ощущения странные, будто испытываю чьи-то чужие эмоции.

— Макс, сыночек, очнись, — женский голос, усталый, но полный надежды.

Макс? Какой, к чёрту, сыночек?

И тут же в голове будто молния ударила. Я — Иван Александрович, егерь, пятьдесят два года, тайга, выстрел…

Вот ведь урод этот Павел…

Попытался вдохнуть, но грудь сдавило. Сердце заколотилось, шок на миг накрыл с головой как волна. Это не мой дом, не моя тайга. Где я, чёрт возьми?

Я заставил себя открыть глаза. Свет был тусклым, лился из маленького окна, завешенного выцветающей тряпкой.

Надо мной склонилась женщина. Её лицо… оно было красивым, но усталость оставила свои следы. Глубокие морщины у глаз, волосы, убранные в простой пучок. Она была моложе меня, но жизнь, видать, высосала из неё всё, что могла. Я смотрел на неё, и в груди что-то сжалось от какого-то смутного чувства, будто я должен её знать.

— Макс, ты очнулся! — она схватила меня за руку, её пальцы дрожали. — Слава богу!

Так, почему я вообще лежу в койке средь бела дня? Солнце так и палит в окно. Непорядок.

Попытался сесть, но тело не слушалось. Руки оказались тонкими, чужими, кожа гладенькая, без шрамов, которые я наживал годами в тайге. Посмотрел на свои ладони — мальчишеские, даже без мозолей.

Да это же просто…

Это не моё тело!

А ещё от локтя до кистей нанесены какие-то странные, еле заметные красные татуировки. Вот только блеклые, их едва ли видно — будто бы ещё пара дней и пропадут.

— Пей, — женщина сунула мне глиняную кружку с чем-то, что пахло травами и болотом. Я поднёс её к губам, сделал глоток и скривился. Горькое, как полынь, только туда будто ещё сырой земли набросали. — Пей, Макс, Ирма была права, эта настойка помогает от твоей хвори!

Я всё ещё не мог осознать происходящее, мысли вихрем кружились в голове, поэтому выпил. Чувствовал, как жидкость обжигает горло.

Хворь? Какая хворь? Я же был в тайге, вёл этих двоих на охоту, а потом…

Чёрт, я умер, да? Или это какой-то бредовый сон?

Я поставил кружку на шаткий деревянный столик рядом с кроватью, чувствуя, как горький привкус всё ещё жжёт язык — слишком уж всё реально. Женщина смотрит на меня с такой надеждой, что мне стало не по себе. И всё-таки это мать этого Макса?

Вот только я не её сын — ведь даже старше этой женщины. Но эти глаза, полные тревоги и любви, будто вцепились в меня, требуя ответа.

Надо что-то сказать… Просто чтобы она ушла и дала мне время понять, что происходит. Обращаться к ней как к матери? Где-то внутри ощущается искренняя любовь к этой женщине, видимо, это отголоски эмоций мальчишки. Это не мои эмоции — его.

— Всё… всё в порядке, — еле выдавил, и голос мой чужой, высокий и мальчишеский. Я привык к своему хриплому басу, а тут — писк какой-то.

М-дааа, приплыли вы, Иван Александрович.

Не хотелось верить, что всё это реально — меня вполне устраивала моя жизнь егеря. Но если так подумать, то ведь в той реальности я, получается, мёртв?

Но может же быть рациональное объяснение? Например, лежу сейчас в палате под аппаратами после огнестрела, и всё это просто бредовая лихорадочная кома?

Меня захлестнуло волной. Нет, так мыслить — себе дороже, это путь в никуда. Если на мгновение предположить, что я действительно в другом теле, то… Где я всё же оказался?

Женщина вдруг улыбнулась, но улыбка была усталой, как будто держалась на одной силе воли.

— Ты напугал меня, Макс. Почти сутки лежал, не шевелился. Я думала… — она осеклась, прижала ладонь ко