Тень - Квинтус Номен

рабочих. А без экскаватора, причем изготовленного исключительно вне плана и для внутригородского употребления, в городе цемента еще много лет не будет. Вы хоть представляете, сколько нашей стране разрушенных сел и городов предстоит восстанавливать?

— Девочка, тебе сколько лет? Если на тебя не смотреть, а только слушать — то тебе минимум лет пятьдесят и партийный стаж с прошлого века… начинать надо было с цемента. Для этого мы экскаватор доделаем, причем бесплатно.

— Ну, раз уж так разговор пошел, то я вам мои напитки тоже бесплатно делать буду. Хотя нет, не совсем бесплатно: я в одиночку бочку в день сделать не смогу. Мне нужна с вас одна ставка лаборанта, с рабочими карточками, само собой.

— Одной тебе хватит?

— Мне инструментальный четыре уже выделил… было очень приятно познакомиться. Хотя знакомство продолжу, с места не сходя: на втором заводе мы провели проверку всех рабочих на группу крови — это в случае производственных травм раз в десять снижает риск получения инвалидности или тем более смерти. Если я вам лаборантку с медсестрой пришлю, найдете им уголок, чтобы они кровушки рабочей попили?

— Еще и кровь вы собираетесь пить народную…

— Ага. По четыре капли из пальца. Пролетарию — незаметно, а мне, кровопийце, сытный завтрак. Когда им придти?

— Да пусть завтра с утра и приходят, я на проходной предупрежу, встретят и проводят куда надо. Товарищ… Серова? А если бы я вас сразу выгнал?

— Меня выгнать невозможно. Я всегда прихожу когда хочу и ухожу когда пожелаю. Как, например, сейчас: всего доброго, Иван Георгиевич, и всех благ. Уверена, что план сентября вы уже перевыполните.

С известью для цемента к концу лета стало хорошо, с глиной вообще проблем никогда не было, а вот с топливом… Топлива в городе (как и во всей стране) катастрофически не хватало. И все выкручивались как могли — а когда «инициатива на местах» не давится на корню, оказалось, что выкручиваться не очень-то и сложно становится.

Заводская (она же — городская) электростанция каждый час сжигала по двадцать тонн угля. Бурого, который привозился аж из-под Тулы. А чтобы его хватало, инженеры и рабочие завода этот уголь предварительно сушили, для чего была выстроена специальная сушилка, обогреваемая выходящим из трубы дымом. В результате этого (поскольку сухой уголь свое тепло в топке не тратил на испарение воды, которой было в этом угле аж тридцать процентов по весу), то удавалось за этот час пару тонн уголька сэкономить. То есть не то, чтобы сэкономленное можно было на сторону толкнуть: его в той же топке и сжигали, просто теперь электростанция выдавала все «паспортные» киловатты и даже чуть больше. Но имелся вариант и поинтереснее: в топку вместо угля отправлялись дровяные пеллеты, а вот уголь — он как раз мог направляться в цементные печи. По двадцать тонн в сутки на каждую печь требовалось — но столько, при всем энтузиазме трудовых масс, выделить с электростанции не получалось.

Зато получалось кое-что другое: в сорока километрах от города было не самое большое, но вполне себе торфяное болото, и — в значительной степени усилиями товарища Егорова — там было организовано еще одно торфопредприятие, поставляющее торф исключительно в Ковров: болото было возле железной дороги, так что обеспечить доставку торфа в город оказалось довольно просто. На пулеметном заводе инженеры и рабочие, насмотревшись на пеллетные машины, довольно быстро соорудили брикетер для торфа — в сушеные торфяные брикеты оказались в качестве топлива для электростанции не сильно хуже бурого угля. Но главное — выяснилось, что на торфяных брикетах (с довольно небольшой добавкой дров и того же угля) прекрасно работает газогенератор, который заводчане построили в сорок первом, и который полтора года весь завод обеспечивал энергией. Хреновато обеспечивал — но теперь его хватало для того, чтобы произвести газа достаточно, чтобы хватило на обе цементные печи.

Главное же — в город пошел цемент, а это означало, что строить всякое стало возможно. К тому же в Коврове и со строителями проблем не стало: на стройки отправлялись «раненые» из госпиталей. Потому что солдат в госпитали отправляли «на нормативный срок» — и пайки им на тот же срок выделялись, а так как в Ковров давно уже стали отправлять в основном раненых тяжелых, норматив устанавливался примерно в месяц. То есть даже не на полное излечение, а на то, чтобы за это время раны зажили и бойцов можно было отправлять на долечивание в какие-нибудь санатории — но Иван Михайлович, несмотря на то, что находился при этом в состоянии, скажем, глубочайшего недоумения, в среднем уже через неделю пребывания солдат в госпитале отправлял их «долечиваться» на стройки Ковровского народного хозяйства. Ненадолго отправлял: обычно пациенты госпиталей отправлялись (кто в санаторий, кто домой, а большинство все же обратно на фронт) через две недели.

Но не все: Степан Игнатьевич Демьяненко — тот самый врач с семнадцатого санитарного — которого Таня решила в Горьком не оставлять, поскольку «там его не вытянут», теперь «оздоравливался» в новом госпитале. По двум причинам: во-первых, диагноз «обширный инфаркт» был подтвержден, и шестидесятисемилетнего хирурга из армии списали вчистую. А во-вторых, сам он прекрасно знал, что с ним, собственно, произошло — и ему было очень интересно выяснить, как люди с таким диагнозом ставятся на ноги всего за три недели.

На самом деле его Таня «вытянула» за две, а еще неделю просто испытывала на удачном пациенте результат собственного синтеза регенерата-семь: у нее зародилось подозрение, что технологию она в тетрадке записала не полностью и продукт не очень-то и получился. А когда выяснила, что подозрения ее были напрасными, смело и себе провела курс «семерки». Потому что при еженедельной ревизии собственного организма она заметила, что сердечко-то у нее начинает пошаливать: все же полтора года работы в запредельном режиме обычно здоровья не прибавляют…

А Степан Игнатьевич — после того, как окончательно поправился — оказался вообще человеком очень полезным. Во-первых, кто-то в облздраве вздохнул с облегчением, когда главным врачом вместо какой-то непонятной соплячки был назначен врач с огромным опытом, а во-вторых, доктор Демьяненко на самом деле хирургом был «от бога», и те приемы, которые ему показывала Таня, осваивал буквально с лету. Причем не только осваивал, но и умело передавал «подрастающему поколению»: до войны он преподавал хирургию в Харькове и педагогический опыт у него был более чем приличный. Так что у девочки высвободилось очень много времени, а свободное время — это время, которое можно использовать для другой работы.

Девятнадцатого сентября в Ковров приехала целая команда новых врачей, ведь по штату на такой госпиталь, каким стал третий после завершения строительства нового корпуса, полагалось только хирургов почти два десятка. Немцы в госпитале практически закончились, основной поток раненых составляли бойцы Ленинградского фронта из Прибалтики — а там бои шли нешуточные. Так что «новички» с первого же дня приступили к работе в привычном — для ковровских медиков — режиме. То есть для начала их ставили на вспомогательные позиции на конвейер, а затем — потихоньку, внимательно следя за тем, как они работают — должны были им и самостоятельную работу доверять. Но подобная «кровавая мясорубка» в операционных, по мнению Тани Ашфаль, для многих «новых современников» была морально очень тяжелым испытанием, поэтому она следила не только за качеством хирургии, но и за людьми «вообще».

И в начале ноября она заметила (как бы случайно, но у Шэд Бласс случайностей практически не бывает), как две молоденьких «хирургини» поздно вечером тихо плачут в ординаторской. Очень была картина «душещипательной»: девочки плакали по очереди, в режиме «одна плачет — другая ее успокаивает», и как только плачущая рыдания прекращала, реветь начинала «успокоительница». Ну да, девочки: выпускницы мединститута с точки зрения доктора Ашфаль были вообще соплячками, ведь в Системе врач получал право самостоятельно лечить людей лишь в тридцать лет…

— Дамы, о чем рыдаем? — по мнению Тани распускать сопли было верхом непрофессионализма. — На работе врачам рыдать не разрешается. Так что или заткнитесь, или — если причина серьезная — берите отгул и валите в общежитие нюни распускать.

«Дамы» мгновенно вызверились: Степан Игнатьевич пополнению про Таню ничего не рассказывал, «дирижировали» на конвейерах в основном Дитрих и Байрамали Эльшанович (благо, авралов за последний месяц не случалось), так что большинство новичков искренне считали девочку кем-то из «младшего персонала». Так что их реакция была объяснимой:

— А тебе-то какое дело? Шла мимо — так мимо и дальше иди.

— Ну, какое мне дело — объяснить нетрудно.