Господин следователь. Книга седьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Простите, ваше высокоблагородие, не могу знать, — пошел на попятную Звездин. — Его высокоблагородию господину исправнику и их благородию господину следователю виднее.

— Ладно, это уже детали, — хмыкнул я, слегка недовольный таким оборотом дела. — Давайте с самого начала. Рассказывайте…

— А что рассказывать-то? Сижу я в участке, а тут господин Никитский вбегает — бледный весь, губы дрожат. Говорит — у меня, мол, супругу убили. Я сразу же господину приставу доложил, а тот мне — иди, дескать, потом доложишь.

— Так, секунду, — остановил я Звездина. — Давайте уточнимся с датами. Когда это было? Во сколько?

— Было это двадцать третьего июля, точно помню, а время… Может, девять часов вечера, может десять.

— Господин Никитский вам взволнованным показался? — поинтересовался я.

— А то как же! Пусть, и не жили они вместе, но ведь не кошку убили, а жену.

— Так, понятно. А почему пристав не пошел с вами? Ему по должности полагается.

Городовой Звездин вздохнул, почесал взмокший лоб.

— Так уж говорите, чего уж там — подбодрил я взглядом полицейского. — Чего же мяться на ровном месте? Я все равно узнаю, что и как. Не было пристава на месте?

— Нет, что вы, ваше благородие… но тут, такое дело…

— Он что, пьян был?

— Да как же можно, на службе? — возмутился Звездин. Потом махнул рукой и решительно сказал: — Наш господин пристав покойников шибко боится.

— Тогда понятно, — не стал я насмехаться над приставом.

Все бывает. Вон, я высоты боюсь, а кто-то покойников. Да что там — я сам их боюсь. Не до одури или обморока, но никак не могу привыкнуть, что наш эскулап может спокойно находиться в обществе мертвецов, да еще и шуточки шутить.

— Тут ведь, такое дело, ваше высокоблагородие, — нехотя принялся объяснять городовой. — Наш господин пристав из офицеров. Когда война с турками была — в траншее его засыпало, вместе с трупами пролежал дня два, пока не откопали. Думали помер, а он живой. И все ничего, только с тех пор на покойников глядеть не может.

Два дня с трупами пролежал и остался в здравом уме? Крепкий дядька, этот пристав, уважаю. Я бы точно от такого ужаса свихнулся. А то, что покойников с тех пор боится — понимаю.

Я кивнул и перешел к вопросам:

— Значит, вместе с Никитским пришли? И что увидели?

— А что увидели? На первом этаже — там прихожая, потом маленькая гостиная, господин землемер в кресле сидит. Нет, даже не сидит, а лежит. А на груди — напротив сердца, у него дырка кругленькая, вокруг кровь. Кровь-то уже старая — почернела. А в дальней комнате госпожа Никитская на полу лежит, лицом вниз, а на спине у нее две раны, кровь уже запеклась. И тоже, раны небольшие, круглые, крови кругом много.

— Они голыми были или одетыми?

— Не так, чтобы совсем одетые, но и не голышом. В нательном белье оба. Землемер — тот в подштанниках и рубахе, а госпожа Никитская в сорочке тоненькой.

— А на что раны были похожи? На раны от пули, от ножа?

— Я, ваше высокоблагородие, хотя службу и отслужил, но в походах не был. Не знаю я, на что раны похожи. По моему разумению, будь они от ножа, то шире должны быть. Думаю, что от пули.

— Оружие было?

— Не видел, врать не стану. Рядом не было, но револьвер и отлететь мог, а мы его особо-то и не искали. Но револьвер-то мог кто-то другой унести. Я пощупал — оба покойника уже холодные. Не знаю, сколько они пролежали — день, а может и два.

Револьвер отлетел, да так, что его не нашли рядом с телом? Сомнительно. А вот если кто-то заглянул, то револьвер мог и утащить.

— Не было похоже, будто-то бы Никитская убегала? — спросил я.

— Может, и убегала. Только, куда там бежать-то? Угол, стена глухая. Справа кровать.

— Не знаете, пропало что-то из дома?

— Опять-таки, врать не стану. Спрашивал Николая Александровича — дескать, посмотрите повнимательнее, но он отмахнулся. Дескать — не до того ему.

Что ж, версию об убийстве и параллельном самоубийстве отметаем. Значит, имеет место двойное убийство. То, о чем я сразу и подумал.

— Соседи что говорят? Что слышали, что видели? Посторонних? Самого господина Никитского?

— Божатся, что никаких выстрелов не слышали, а видеть… Землемера видели, как он в дом господина Никитского шел, потом, через пару дней, самого Николая Александровича, но это уже в тот вечер, когда он мертвецов обнаружил. Деревья вокруг дома растут, а от них можно на другую улицу перейти, а там — хоть до окраины.

— Кто рапорт приказал переписать? Исправник?

— Никто. Как было, я так и написал.

— Андрей Терентьевич, — посмотрел я в глаза городового. — В твоем рапорте указано только про два трупа, безо всяких подробностей. Ты разве такой рапорт писал?

Городовой замялся и я решил немножко нажать.

— Будет суд, придется рассказывать так, как оно было, — слегка занудливо принялся я наставлять. — И клятву давать на святом Евангелии. А на суде тебе прокурор те же вопросы задаст, что и я. Отчего полицейский — старый служака, такой куцый рапорт написал? Что отвечать станешь? До правды-то все равно докопаются — я тебе обещаю, а вот на каторгу ты вместе с исправником пойдешь. Может, он у вас и большой начальник, но и начальники иной раз на каторгу ходят. Или, все будет по-другому — ты отправишься на каторгу, а исправника только со службы турнут. За что его на каторгу-то отправлять? Да, виноват, что подчиненные плохо работают, свои обязанности не исполняют… Его самого на месте преступления не было, в деле его бумаг нет, а вот твоя имеется. Фальсификация это называется. Не горюй — много тебе не дадут, года два.

— Эх, чего уж там… — махнул рукой полицейский чин. — Его высокоблагородие приказал — мол, рапорт перепиши, напиши только самое главное, без подробностей. Мол — два трупа нашли, мужской — землемера, значит, а второй — госпожи Никитской. Неправды-то тут не будет, просто не все рассказал. Скорее всего землемер — а он парень бедный, решил дом ограбить, думал, что никого нет. Убил хозяйку, а потом и сам застрелился, не выдержал.

Ну да, это мы тоже из курса обществознания помним. Одна из форм скрыть истину — выдать правду дозированно. Как там у кого-то из детективных авторов? Подсудимый не сказал неправды, он просто сказал не всю правду.

— А зачем все это исправнику?

— Как это — зачем? Госпожа Олимпиада Аркадьевна Никитская — его сестра сводная, по матери. Стыдно, коли ее любовник убил.

— А если муж?

— Так мужа-то не было, он в своем имении находился. К тому же — Николай Александрович и наш господин исправник друзья лучшие, с самого детства.

Ишь, как все запутано. И тут родня, а тут друг.

— А у Николая Александровича могла быть любовница?

— А вот про это я ничего не скажу. Не мое это дело.

Пожалуй, на сегодня и все. Можно отпускать городового и отправляться в гостиницу.

— Ну-с, господин секретный агент, докладывайте, — обратился я к своему «камердинеру», когда мы с ним вечером уже собирались укладываться спать. А тот поморщился:

— Ваше высокоблагородие, не называйте меня секретным агентом. Я, как-никак, унтер-офицер, а не филёр.

— Спиридон, а вот это напрасно, — покачал я головой. — Не стоит так пренебрежительно относиться ни к филёрам, ни к прочим осведомителям. Ты ж в армии служил, понимать должен, что без секретных агентов ничего не получится — они и местность разведают, прорехи в обороне противника выведают, а если надо, так и планы секретные вызнают.

— Так это в армии. Их там по-другому именуют — лазутчики или разведчики, — уперся унтер-офицер Савушкин. — А тут свои. Я ж родом из Ерги, от нас прямая дорога на Кириллов идет. Тут, вроде, все равно, что доносчик. У нас службе наушникам шинель на голову накидывали, а потом били.

Интересные мысли у младшего начальствующего состава полиции. И, скажем так, абсолютно неверные, словно у гвардейца, которого перевели в Отдельный корпус жандармов. Эти-то косоротятся, когда вынуждены работать с агентурой. А ведь Абрютин парня хочет на повышение выдвинуть. И куда помощнику пристава без осведомителей? Наверное, стоит поговорить с Василием, но лучше провести разъяснительную работу с полицейским. Авось и одумается.