Вперед в прошлое 4 - Денис Ратманов

как будто все было на самом деле. Если бы умел, я сел бы нарисовал того парня. Или девушку? Ощущение было странным: и жутко, и радостно.

Если сон — не сон, тогда кто со мной разговаривал?

Что я смогу⁈ Те метки в тетради — неужели то самое? Перемены, которые я буквально кожей чувствовал. Как когда зарастает рана и чешется.

Или я просто убедил себя в том, во что хочу верить, тот сон просто плод моих желаний?

Мне надо смочь. Пока не знаю что, но я буду стараться. Потому что я не хочу умирать в сорок шесть лет! Мне жалко этот мир, друзей, да и людей… Надо же, сколько в мире хороших людей!

Ведь когда некому оценить Млечный путь, светящееся море, то этого как бы и нет. И если есть Творец, то все мы — его зрители, просто слишком юные, чтобы оценить созданное во всей красе.

Итак, сегодня двадцать первое. Что там говорят по телеку?

Я подошел к нашему «Янтарю», похищенному отцом, а потом возвращенному, включил его. Если провести рукой по выпуклому экрану, то ладонь будто бы покалывает.

В Севастополе митинг, на котором призывают вернуть город в юрисдикцию России, в связи с чем Украина требует срочного созыва ООН. Люди с транспарантами, написанными от руки, много людей, в основном мужчины предпенсионного возраста и пожилые женщины — та самая убойная сила, которую мы использовали против Паруйра — но и молодых людей достаточно. А ведь они дождутся, только осуществится их мечта очень нескоро, многие эти люди не доживут.

Дальше объявили о переговорах, касаемых грузино-абхазского конфликта, экран мигнул, и началась реклама: «Инвайт! Прос-то до-бавь во-ды». И сам процесс, но — сыпали порошк в воду. В голове знания, что это адская смесь, которой только тараканов травить, вытеснили мысли о том, что «Инвайт» — крутая штука из рекламы. Хорошо, что мама варила компоты!

Дальше — хлеб и «Рама». Подмигивающий «Распутин», говорящий с дебильным кавказско-эстонским акцентом.

Ну и новости, которые я слушал с интересом, потому что вообще этого не помнил.

Переговоры по Абхазии зашли в тупик.

В зоне осетино-ингушского конфликта продолжаются боестолкновения.

Руслан Хасбулатов опроверг слухи, что он собирается запретить приватизацию.

Хлеборобы Кубани не согласны с закупочной целой зерна в 45000 за тонну.

И ни слова о реформе, только — о регулировании цен. Словно они там не готовят проект, как снова выпотрошить народ.

А у нас здесь мир словно замер в ожидании очередной встряски. Люди ходили на работу, суетились, решали свои мелкие проблемы, кто-то собирался купить что-то крупное. И никто не ведал, что мы сейчас — в оке циклона, и скоро опять обрушится паника, старушки выгребут деньги из-под матрасов и побегут стоять насмерть в очередях, сметать яйца, гречку и макароны.

Так и у меня не происходило ничего нового, я ждал реформу, ждал деда в гости. Мир снаружи не менялся. Менялся я. Память и опыт окончательно интегрировали в сознание и растворились во мне. Мне было четырнадцать и сорок шесть одновременно. Воспоминания о будущем тоже воспринимались своими, но были окрашены… менее интенсивно, что ли. И вместе с этим то, что вызывало у меня-взрослого зевоту или снисходительную усмешку, безумно нравилось мне нынешнему. Например, как Ян напугал прохожих.

Двадцать второго и двадцать третьего июля тоже не случилось реформы. Я ездил к бабушке и Каналье.

Леха не запил. Он увлекся конструктором, то есть мопедом, приобрел сиденье, бак, два колеса и пару никелированных крыльев, фару, руль и кучу ржавых, но еще бодрых болтов, и полторы тысячи рублей у него остались. Я сказал, что это зарплата и велел потратить.

Он пообещал в воскресенье съездить на «блошку», посмотреть, что там есть, прицениться, и выразил опасение, что за спидометром, двигателем и задней шестерней, так называемой «звездочкой», придется ехать в областной центр. Как за недостающими приблудами для «Победы». Оказывается, пока мы были в Москве, он вложил свою пенсию в детали, а потом бабушка ему компенсировала.

В субботу, двадцать четвертого, тоже не было никаких новостей касаемо реформы, и я решил выдохнуть до понедельника, потому что кто ж такое делает в воскресенье?

Глава 11

Город и море

Ни Наташка, ни Боря не выразили желания вставать в пять утра, чтобы в семь встретить деда на вокзале, — есть же я! Правда, мама поднялась вместе со мной, чтобы устроить пир на весь мир, ведь на то есть почти целый бройлер!

— Сделай наггетсы, как в Макдональдсе, — предложил я, вгоняя маму в ступор.

Она, похоже, не поняла. Ну да, это как в начале двухтысячных назвать макаронами цветные безе.

— А что это? — робко спросила она.

Наверное, мама и правда не знала такой рецепт, а не название ее смутило, иначе наггетсы хоть раз были бы на праздничном столе. А так меню неизменно: куриные окорочка или котлеты, пюре, благо картошка на даче родит каждый год, салат оливье или сельдь под шубой, селедка соленая, на Новый год — холодец. Подумать только: от блюд, которые мы могли себе позволить лишь изредка, в будущем многие будут воротить носы, типа фи как неизысканно!

— Это курица в кляре, — объяснил я, даже моих скудных кулинарных познаний хватало, чтобы состряпать наггетсы. — Рассказать, как их готовить? Они очень простые, но необычные, всем понравятся.

Я взял нож, отделил филе от куриной тушки, нарезал его мелкими кусками — чтобы мама точно не включила заднюю, испугавшись нового.

— Вот такие куски. Чуть отбиваешь их, — все-таки домашняя курица пожестче магазинной, — солишь, чуть перчишь, макаешь в яйцо, потом в муку, снова в яйцо и муку — и на сковородку. Получается бомба. Попробуй их сделать, все удивятся.

— Да? — мама повертела в руке кусок мяса с таким видом, будто я его испортил.

— Спасибо скажешь за этот рецепт. Все, я побежал.

Уже на пороге вспомнил, что оставил под подушкой тетрадь с воспоминаниями, вернулся, положил ее в рюкзак, который всегда носил с собой.

— Повтори, как они называются? — спросил мама.

— Наг-гет-сы! — крикнул я с порога и рванул на первый автобус.

Июльское утро воскресенья прекрасно в любом городе, будь то Сыктывкар, Москва или Ялта: люди спят, тишина и благодать!

Солнце еще не брызнуло лучами из-за горы, температура воды и воздуха сравнялась, и бриз утих. Ни травинка не шелохнется, не сбросит капли росы, ни листок