В тени двуглавого орла (СИ) - Тен Эдуард

— Не могу отделаться от воспоминаний о бое. Честно признаться, не так всё представлялось, особенно его последствия.

— Да вы не смущайтесь, Александр Николаевич. Кровь, грязь, вонь. Война всегда грязным сапогом давит наши юношеские и романтические представления о ней. Если довелось ещё вымазаться во всём этом дерьме, ощущения непередаваемые. Словами не передать те чувства, которые вам довелось испытать. — грустно усмехнулся я.

Достал флягу и наполнил маленькие стаканчики моим бреди. — Вы не первый и не последний. С крещением вас, Александр Николаевич.

Мы чокнулись и выпили. Я показал флягу Илье.

— Нет, благодарю вас. — Замотал он головой.

Встреча цесаревича прошла по уже отработанному сценарию. Казалось, всё население Пятигорска высыпало на улицы, густой толпой стоя вдоль дороги. Александр ехал на статном сером жеребце, в красной черкеске, с трофейной шашкой и кинжалом на поясе. Выглядел он подлинным воином — мужественно и сурово. Правая рука на чёрной перевязи лишь завершала образ, придавая ему героический, почти былинный штрих.

Народ неистовствовал, рукоплескал своему будущему государю. Всё местное начальство в полном составе вышло на церемонию. Я же, заранее отпросившись у Александра, удалился в гостиницу, где занял обычный номер, — люкс, разумеется, предназначался цесаревичу.

Известие о нападении горцев на караван повергло военную администрацию в настоящую панику. Чиновники встревожились не на шутку, ожидая неминуемого разноса. Однако, выслушав спокойные и снисходительные заверения Александра о том, что нападение было отбито с большими потерями для нападавших, все разом успокоились, осознав, что наказания не последует. Тут же посыпались восторженные отзывы о невероятной доблести цесаревича, льстивые восхваления его полководческого таланта.

— Ничего особенного, так, небольшое приключение, — небрежно бросил Александр генерал-лейтенанту Мазуру.

Мне казалось, что за эти дни население Пятигорска удвоилось. По улицам двигалась праздничная, пёстрая толпа, смешавшая в себе все сословия. Бедный полицмейстер наверняка хватался за голову, тщетно пытаясь навести в городе хоть какой-то порядок.

Я тем временем заказал себе новую повседневную форму, а также два костюма — для цесаревича и для Ильи, который носил свой изрядно потертый адъютантский мундир. Одежду выбрал скромную, без излишнего блеска. Для Ильи, к счастью, нашелся готовый костюм: черная черкеска, синий бешмет и черная папаха.

Под вечер ко мне заглянул сам Илья.

— Ваше сиятельство, его высочество просит вас завтра непременно быть на балу в Городском собрании.

— На ловца и зверь бежит! — обрадовался я. — Проходи, Илья. Аслан, подай баул.

Аслан принес матерчатый баул и стал выкладывать содержимое.

— Сапоги не взял, размер твой не знаю. Пока обойдешься этими.

— Это мне? — удивился Илья, разглядывая одежду.

— Тебе. А то его высочество, я смотрю, не догадался приодеть адъютанта как подобает.

— Мне как-то неловко, ваше сиятельство, — смутился он.

— Неловко — это штаны через голову надевать, — отрезал я. — Иди переоденься. Кинжал у тебя есть?

Илья кивнул.

— Вот и хорошо. И свой аксельбант прицепи. Давай, не рефлексируй. Эполеты, кстати, уланские, серебряные.

Сложив вещи в баул, обрадованный Илья поспешил к себе.

Глава 19

На бал в зале Городского собрания съехалась вся городская элита. Из-за тесноты помещения вход был строго по пригласительным, что не мешало залу быть переполненным. Обновлённый Илья стоял рядом с Александром, облачённым в свою эффектную красную атаманскую черкеску. Цесаревич милостиво, но с оттенком отстранённости кивал на почтительные поклоны и представления. Я же держался в стороне от главного действа, в тени колонн, наблюдая за людьми, которые так и норовили пробиться поближе к наследнику. Генерал Мазуров, неумолимый, как маятник, раскачивался рядом с Александром, что-то без устали нашептывая и представляя.

Внезапно моё уединение было нарушено.

— Добрый вечер, Пётр Алексеевич, — раздался рядом спокойный голос. Это был подполковник Булавин. — Зная вашу… скажем так, избирательность в отношении светских раутов, я несколько удивлён вашему присутствию.

— Что поделаешь, цесаревич настоял, — я недовольно ответил на любезность, чувствуя, что за ней кроется нечто большее.

Булавин приблизился, сделав вид, что рассматривает толпу, и снизил голос до доверительного, но делового тона.

— К слову, Пётр Алексеевич. Ко мне сегодня являлся штабс-капитан фон Дункер из свиты его высочества. Явился с объёмистым докладом и требованием немедленно отправить его с нарочным. Более того, он долго и весьма темпераментно убеждал меня оказать содействие в вашем немедленном отстранении от окружения цесаревича. Так что вы такого натворили, ваше сиятельство? — Булавин приподнял бровь, в его глазах читалось любопытство, смешанное с лёгкой тревогой. — Штабс-капитан, если говорить прямо, рвёт и мечет. Утверждает, будто ваше присутствие создаёт прямую угрозу жизни его императорского высочества.

Взгляд Булавина снова стал вопросительным.

— Скажем так, мы не сошлись во мнениях насчёт того, какое именно место в эскорте подобает занимать штабс-капитану, — пожал я плечами. — Моё присутствие в окружении цесаревича действует ему на нервы. Какую именно угрозу я олицетворяю — не знаю. И, честно говоря, Максим Сергеевич, мне абсолютно всё равно, что там мнит о себе этот фон Дункер. Куда важнее другое: вы моё донесение в Петербург отправили?

— Непременно, Пётр Алексеевич. Что касается доклада штабс-капитана… Его мы отправим дня через три, — на лице Булавина промелькнула едва заметная улыбка.

— Вот и прекрасно.

В своём подробном рапорте я скрупулёзно изложил все обстоятельства нападения на караван. Подполковник Шувалов здорово помог мне с описанием участия Александра в бою.

«Его Императорское Высочество, явив беспримерное мужество и хладнокровие перед лицом непосредственной угрозы его жизни, лично принял участие в отражении нападения, своим примером воодушевляя офицеров и нижних чинов, что привело к нанесению нападавшим значительных потерь».

И ещё несколько столь же изящно прописанных эпизодов. А в конце — почтительнейшая просьба и ходатайство о представлении Его Высочества к награждению Золотым Георгиевским оружием «За храбрость» — за лично проявленные доблесть и отвагу.

Был уверен, что мой доклад придётся ко двору — и Бенкендорфу, и самому Государю — куда больше, чем бумаги какого-то фон Дункера. Этот штабс-капитан — просто недоразумение, мнящее себя приближённой особой.

— Благодарю вас, Максим Сергеевич, за оказанное внимание, — с лёгким кивком ответил я ему улыбкой.

— Не стоит благодарности, ваше сиятельство. Свои люди — сочтёмся.

С окончанием церемониальной части бал по-настоящему ожил. Едва управитель провозгласил начало танцев, как молодые гости, заметно воодушевившись, ринулись в вихрь празднества. Вечер, как и полагалось, открыл величественный полонез, сменившийся азартной кадрилью и упоительным вальсом. Александр держался в стороне от танцующих, объясняя это ранением. Время от времени он демонстративно высвобождал руку из чёрной перевязи и разрабатывал её, словно превозмогая боль. Этот жест не ускользал от внимания окружавших его офицеров и сановников в вицмундирах. Он был душой их беседы, но при этом не оставлял без внимания и юных прелестниц, упрашивавших его на танец. Каждой он отвечал учтивой, слегка виноватой улыбкой, с искусной долей сожаления объясняя, что лишён возможности доставить им это удовольствие.

Я вдруг уловил изменение в настроении Александра. Он по-прежнему участвовал в беседе, но мысли его были явно далеко: взгляд снова и снова уплывал куда-то вглубь зала. Я позволил себе проследить за ним и — о чудо! — увидел Зою. Она была юна, воздушна и прекрасна той смиренной красотой, что свойственна распускающемуся нежному бутону. Стоя рядом с братом с опущенными глазами, она казалась юной девицей, впервые вывезенной в свет.