Диагност (СИ) - Бикмаев Сергей

Он не торопился. В конце концов, он нашел основные характеристики, говорившие о том, что полностью овладеть материалом можно только при помощи той же самой нейросети. Вздыхая, он осмотрел количество материала и понял, что те, кто все это придумал, были правы. Овладеть всем этим можно, только если в разы поднимешь усваимость материала. То есть надо вживлять в себя эту самую нейросеть. В принципе, мозг — забарьерный орган, и иммунная система нейросеть не убьет. Надо идти на операцию. Вопросов, кто бы смог сделать такую операцию, не было. Бородин — кто же еще? У него и опыт, и он потом смог бы следить за результатами, и они вместе определили бы оптимальный путь. Ехать к нему на работу он не стал, а поехал просто в гости, захватив выжившую нейросеть и распечатки из мануала. Анюта была где-то в разгоне с однокашниками, мама планово легла в больницу на диспансеризацию, поэтому они были одни. Член-корр следил за здоровьем матушки не по-детски. Влад по-белому завидовал им. Бородин просто любил свою жену и его мать и заботился о ней как мог.

Поговорив на общие темы, Влад перешел к главному. Он рассказал отчиму о подоплеке появления у него такого материала и показал предмет в чашке Петри, а также распечатки, чтобы ввести собеседника в курс дела.

Александр Иванович отрезал волосок от пучка нейросети и пошел к микроскопу. Рассмотрев все, он надвинул очки со лба на нос и тяжело вздохнул.

— Ты хоть понимаешь, что нарыл? — спросил Бородин. — Это наша смерть или память в веках. Ты реально хочешь это вживить себе? Хочешь стать вторым Луи Пастером?

— У меня есть пять коконов в упаковке, неактивированных. Этот останется на исследования. Без этого я просто не сумею всем овладеть — там так и написано. Слишком большой объем знаний. На простое освоение уйдут годы, а получить все знания к старости я не хочу. И потом — работа. Я не могу от нее отказаться — надо же помогать людям. Я единственный аурный диагност в стране.

— Да, работа, когда у тебя такой материал в руках… Я понимаю твой зуд исследователя, но это огромный риск. Неизвестно, что это тебе даст и что потом отнимет. Тут лотерея. Причем на кону твоя жизнь, а не карьера. Ты же прекрасный нейрохирург, этого не потеряешь, но вот свои способности — не факт. Я же к тебе как к сыну отношусь, хоть ты и вырос.

— Александр Иванович, прооперируйте меня. У меня такое чувство, что все это неспроста и не зря. Методика расписана, осталось найти лучший вариант доступа. А вы сможете это сделать легко. У вас огромный опыт. Сам я себя не могу оперировать.

— Знаешь, когда-то меня звали в одну компанию, но я не пошел. Хотел славы и достатка. Сейчас есть и слава, и достаток. А те, кто меня звал, получили Нобеля и всемирную славу. Они не в Москве живут, но это им не мешает делать открытия. Они под крышей Юсуповых. Они открыли конечность делений соматических клеток — барьер Хайфлика. Тогда я не решился, а сейчас не упущу момент. Только дай слово, что если все будет хорошо, то второй кокон мы подсадим Анюте. Отдавать на сторону такой материал я не хочу. Это будет переворот в медицине. Я уже несусь к старости. А молодым надо дать шанс. Мне кажется, твой убитый парень хотел отомстить за унижения в детдоме и решился на операцию, но не успел. Его и прибили за это. И тот, кто это сделал, знал, что у него есть что-то, что может возвысить его над остальными смертными, и не стал рисковать.

— Александр Иванович! Инструкция говорит, что нельзя имплантировать нейросеть до созревания коры, которое наступает примерно в 18 лет. Поэтому Анюте придется подождать. А так — да. Слово. Но только после того, как я ее всю осмотрю. Давайте обсудим операцию.

Они поняли, что договорились, и стали обсуждать варианты оперативного доступа, которые были бы наименее травматичными. В конце Бородин сказал, чтобы Влад сначала пожаловался на головную боль и настоял на обследовании в Бурденко. Там выставят предположение об аневризме артерии и операции клипирования. Потом будет оперативное вмешательство и имплантация кокона нейросети. До операции он должен распечатать все мануалы по вживлению кокона. Оба понимали, что это огромный риск.

После визита Влад отправился в Первую Градскую больницу на консультирование. Там он продиагностировал десяток пациентов и со спокойной совестью вернулся домой. Его встретил Титыч, а он, как всегда, забыл купить его любимый корм. Вздохнув, Влад отправился в «Монеточку» за кормом и решил купить стейки на косточке и сварганить стейк на углях. Время для этого было. В магазине ему пришла мысль подсадить паленую нейросеть Титычу. А что? Эксперимент же! Никто и не заметит. А Титыч вдруг заговорит. Хе-хе. Местную ветеринарку он знал, как и ветеринаров. Не раз возил туда Титыча, спасая от интоксикации после поедания мышей. Итак, он решился на эксперимент.

Дома он позвонил местному ветеринару и договорился об аренде операционной и персонале. Потом достал злополучный кокон и подлил немного питательной жидкости. Было утро воскресенья, клиентов в ветклинике не было. Ничего не подозревающий Титус дремал в переноске. Влад приготовился к операции и еще раз проштудировал анатомический атлас кошек. Операцию начали в 10:00 и закончили через полтора часа. Титыч получил свой кокон, и Влад видел, как он впился в живую ткань. Поместив кота в послеоперационный бокс, он принял душ и пошел домой. Сразу же завалился спать, чтобы остаток выходного провести более продуктивно. Спать Титычу предстояло еще минимум четыре часа, как сказал ветеринар-анестезиолог. Поэтому он спланировал вернуться за котом после обеда, захватив его любимый корм. Надо же заглаживать вину перед котом, которого он порезал, имплантировав ему какую-то тварь. Ему приснился Титыч, который выговаривал ему за неудачную операцию с фонендоскопом на шее.

Проснувшись, Влад почувствовал голод. Он вынул из холодильника борщ, сваренный его наложницей, и подогрел себе полную косушку. Он настоялся и был божественен. Подрезав зелень, он положил в косушку ложку сметаны и сдобрил все черным перцем из мельницы. Потом добавил пару зубчиков чеснока и нарезал бородинского хлеба, намазав его горчицей. Навернув борщ, он почувствовал малую толику счастья. Он преимущественно питался в столовых. А там не до жиру. Правда, пытались держать планку, но все равно не домашнее. В это время вернулась Мира Цой, его наложница-кореянка, и тут же приготовила чай. Иногда она подрабатывала преподаванием языков, которых знала чуть ли не пять из восточной группы, чтобы высылать деньги семье на обучение братьев. Влад ей это разрешил, зная, что он всегда в разъездах, и девочке надо чем-то себя занять. Сидеть сиднем и ничего не делать — непродуктивно. Жалование она получала от Юсуповых, но Влад и сам мог ее содержать. Просто пока не было повода об этом поговорить.

Мира спросила о Титыче — она к нему привыкла, и тот ее милостиво простил за все ее ошибки в содержании. Она просто никогда не видела таких огромных и требовательных котов. Но они поняли друг друга и жили душа в душу. Титыч к ней подлизался, и ее сердце дрогнуло. С тех пор Титыч не знал отказа ни в чем. Влад честно рассказал ей об операции и о том, что сейчас собирается забрать кота из бокса.

В ветклинике на Влада странно посмотрели девушки из приемной. Не придав этому значения, он прошел в хирургию, где его встретил знакомый хирург и проводил в отделение с послеоперационными боксами. Он увидел Титыча, который подозрительно озирался. Влад открыл бокс и взял Титыча на руки. Здоровый котяра, как будто испугавшись чего-то, прижался всем телом к Владу. Тот расплатился на посту приема за аренду операционной и бригады и сунул кота в переноску. Идти было совсем немного.

Дома Мира накормила Титыча, и тот захрапел, как дизель в Заполярье, на кровати у наложницы. Влад, успокоившись, принял душ и пошел изучать то, что ему попало в руки, рассчитывая просидеть еще пару часов, прежде чем отойти ко сну.

С утра он вошел в рабочий режим — ему поручили диагностику сложных случаев в Петербурге. Он тут же поехал на Николаевский вокзал на Каланчевке. Скоростной поезд доставил его в Питер за три часа. При выходе из Московского вокзала он получил сообщение с номером машины, которая его ждала. К его удивлению, ожидала машина из клиники имени Скворцова-Степанова. Обычно психиатры не просили дополнительного диагноза. Они обходились своими методиками. И потом, Минздрав категорически запретил оперировать мозг шизофреникам. Только по разрешению консилиума. Ну, ладно, посмотрим, что психиатры приготовили, — подумал Влад. Он вспомнил байку, как психиатрическую больницу назвали именем не врача. Говорили, что директор Института переливания крови Малиновский (он же Богданов), получив широкие полномочия от канцлера Юсупова, организовал больницу для душевнобольных, которую возглавил его знакомец по политической борьбе, Иван Иванович Скворцов. Степанов же был его писательским псевдонимом. Скворцов не был врачом, но обладал талантом организатора и неуемной настойчивостью и первым перевел «Капитал» Карла Маркса на русский язык. Но потом революционный угар стих, и Иван Иванович остался руководителем психиатрической больницы в тогдашней столице. Юсупов же, узнав, что именно он перевел «Капитал», хмыкнул и оставил Скворцова на должности, сказав, что для перевода такой ахинеи нужно иметь незаурядную настойчивость и железный зад. Такие люди и могут организовать лечение душевнобольных. Ушел из жизни Скворцов рано, заболев малярией в Сочи. Тогда там был не курорт, и болота брали свою дань жизнями. Так больница и стала памятником не врачу, а организатору здравоохранения страны с репутацией бывшего революционера. Да и Малиновский когда-то был революционером, что не помешало Юсупову назначить его директором института крови, потом переименованного в институт переливания крови, ставшего столпом науки о крови и разработавшего методики переливания, хранения и разделения крови по фракциям, что спасло немало жизней в Великую войну. Именно он создал институт донорства, который и сейчас пользовался славой. Быть донором стало не только почетно, но и нормально. Почти все граждане становились донорами крови, а студентам и малоимущим это помогало в учебе, так как деньги платили всегда. Богатые отказывались от денег, но это позволяло бедным выплачивать чуть больше. И многие считали, что они побратимы по крови. Это был один из скрепов Империи. Сам Император дважды в год сдавал кровь, как и вся его семья. У него и его сына была редкая — четвертая группа резус отрицательный. В этом было что-то мистическое и сакральное.