И опять Пожарский - Шопперт Андрей Готлибович

– Буду стараться, – снова воспрянул духом Полуяров.

– Это не всё, Василий. Это только животные. А ведь есть ещё озимые и яровые.

– Их-то как случать? – хохотнул купец.

– Как их случать, потом объясню, через пару лет. А пока слушай внимательно.

– Слушаю, княже.

– Растения, которые живут в одной местности, привыкают к погоде этой местности. Потому-то твоя затея с астраханской пшеничкой и не удалась. Но идея хорошая, и мы займёмся ею через пару лет. А сейчас, чтобы увеличить урожайность, нужно сделать следующее. Озимые уже посеяны, тут мы опоздали. Нужно закупить на рынке яровую рожь, пшеницу и ячмень в больших количествах, но так, чтобы паника не началась.

– Сделаем, – понятливо мотнул бородой купец.

– Потом нужно раздать эти будущие семена монашкам, что я привёз с собой из сгоревшего монастыря, и пусть они всю зиму это зерно перебирают. Выбрасывают мелкое и повреждённое, семена сорняков всяких, типа овсюга и другой травы. Потом, когда переберут на раз, нужно, чтобы перебрали ещё раз и выбрали самые большие зёрна. Про дестриэ помнишь? Вот тут то же самое, – заметив непонимание в глазах купца, пояснил Пётр.

– Это и есть генетика? – вспомнил слово Василий.

– Нет, брат. Это только селекция. Тоже наука европейская, только послабже генетики. А ты, кстати, знаешь, как пшеница опыляется?

– Чего?

– Зачем пчёлы с цветка на цветок летают?

– Знамо дело, мёд собирают, – фыркнул Полуяров.

– Точно. Но при этом они ещё и пыльцу жёлтенькую с одного цветка на другой переносят, и если на цветок, скажем, яблони, пчела или шмель не сядут, то цветок этот отвалится и яблока не даст.

– Не может тово быть, пчелы на пшеницу не садятся.

– И опять правильно. Пшеницу, рожь и ячмень опыляет ветер. Ветер дует, колосья качаются, и пыльца перелетает с одного колоска на другой. И если, когда пшеница цветёт, ветра не будет, то урожай будет меньше, колосья будут стоять пустые, – разошёлся княжич.

– И что же делать?

– Двое человек берут верёвку, становятся по бокам гряды и бегут с этой верёвкой натянутой, чтобы колосья шевелились, и так несколько раз, несколько дней.

– Не знаю, правда ли, но хитро придумано. А как думаешь, княже, какой урожай будет с тех перебранных зёрен?

– А какой обычно?

– Сам-пять. Сам-семь – хороший урожай, не каждое лето бывает.

– Значит, с перебранными будет сам-пятнадцать, – умножил на два в уме Пётр.

– Плохо это, – огорчился купец.

– Как так? – не понял княжич.

– Если у всех такие урожаи будут, цена на хлеб сильно упадёт. Крестьяне намучаются больше, а результат – тот же.

– Приплыли. Подожди. Но это только у наших крестьян урожайность повысится, а остальные как сажали овсюг, так его сажать и будут. И зерно они не переберут, выбирая самые большие, – развёл руками боярич.

– Думаешь, соседи не прознают?

– А ты им и не говори. И крестьянам, что за семенное зерно, не говори: княжич, мол, прислал и велел сажать, и всё. И чтобы ни одно зёрнышко не вздумали на еду потратить, – погрозил Пётр пальцем.

На том и расстались пока.

Событие тридцатое

Дуня Фомина сидела на крыльце своего нового дома и плакала. Плакала неудержимо, навзрыд. Справа от неё сидел и тоже плакал её старший сынок Коленька. Мальчик плакал, потому что плакала его мама. Он старался держаться, но получалось плохо, слёзы всё равно катились по щекам и падали на мёрзлую землю. Было Коленьке полных пять годков, помощник уже.

Слева также в полный голос ревела двухлетняя Дашутка, младшая Дунина дочка. Мама плакала, маму обидели, вот Дашутка и плакала. Была у Дуни ещё одна дочка, ей бы сейчас исполнилось почти четыре годика, но Боженька прибрал её в прошлом году. Простыла и сгорела буквально за неделю. Что ж, Бог дал, Бог взял.

Только сейчас Дуня плакала не с горя. Плакала с великой радости. Услышал господь их с мужем Тихоном молитвы, прислал доброго хозяина. Многие лета княжичу Петру Дмитриевичу Пожарскому. Только никто в Пурецкой волости теперь его так не величал. Разве подходит ангелу Господню имя княжич, или Пётр Дмитриевич, или Пожарский? Нет, конечно. Наш Петюнюшка – вот самое правильное имя для ангела.

Когда молодой княжич в сентябре объезжал их деревеньки и починки и вопросы всякие задавал про урожаи и скотину, общество решило, что пришли чёрные дни, последнее с них выгребут, и уже собирались на Юрьев день перебираться на новые места. Лучше часть потерять, чем всего лишиться. Но потом пришла к ним на двор бригада плотников и принесла маленькую берёзку, выкопанную с корнями. Они обошли двор Фоминых, измерили его вдоль и поперёк шагами и деревянными саженями и вкопали берёзку в землю посреди двора саженях в шести от их домишка.

– Здесь будет центр дома, – объяснил их старшой.

– Что за дом, – поинтересовался Тихон, – али княжич нас потеснить хочет и сюда ещё кого поселить?

– Дурень ты, – беззлобно обругал его плотник. – Вам будем новую хоромину ставить. Княжич велел и денег на то дал. Строить будем по всем правилам, чтобы долго стоял и достаток всегда в доме был. Завтра начнём. Жертву приготовьте. Клок шерсти нужен, горсть зерна и мелкая монетка. Под «мировым деревом» и закопаем. – Плотник указал на берёзку. – Завтра будем камни под фундамент печей укладывать, а после полудня и первый венец установим. Так что готовьте угощение.

И правда, назавтра с утра привезли целую телегу каменюк здоровущих, что и двоим-то не поднять, и зарыли их в землю в шести местах вокруг «мирового деревца». А после полудня привезли бревна, и плотники споро заложили первый венец. Хоромина прямо получалась. Вот глупый княжич, как же можно протопить домину четыре на четыре сажени. В ней только летом и можно будет жить.

Плотников угостили кашей гречневой и хлебом с мёдом. Брат Тихона промышлял бортничеством, и Тихон, бывало, ему помогал, так что мёд в доме водился.

А через день уже и матицу укладывали. И опять всё сделали, как в старину, со всеми обрядами, чтобы обеспечить тепло и достаток в доме. Старший из плотников обошёл верхнее бревно, так называемый «черепной венец», и разбросал по сторонам хлебные зёрна. Потом мастер переступил на матицу, к которой лыком была привязана шуба, в карманы которой были положены хлеб, соль и кочан капусты. Плотник перерубил лыко топором, и шуба полетела вниз, где её и подхватил Тихон. Плотники заставили хозяев съесть содержимое карманов и опять потребовали угощения, да с хмельным мёдом.

Продолжили домину строить только через день. Правда, плотники никуда не ушли, а ставили сруб на новую баньку. И тоже с фундаментом из камней.

Окна и двери прорубали в новом дому со всеми правилами. Один из плотников, прорубив окно и вставив раму, проговорил: «Двери, двери, окна, окна, будьте вы на заперти злому духу и татям», – и сделал знак креста топором.

А ещё через день уже и крышу перекрыли, снова пришлось угощать плотников. Дуня приготовила, как водится, саламату, такую густую затируху из ячменной муки, замешанной на сметане и заправленной топлёным маслом. А ещё она приготовила кашу из поджаренной на масле гречневой крупы.

Плотники на следующий день продолжили стучать топорами уже внутри дома. На вопрос Тихона, чего они внутри-то строят, старшина плотников усмех нулся и сказал, что по приказу княжича нужно сделать внутренние перегородки. Дуня только прыснула: зачем в дому-то перегородки. Но плотники возились за закрытыми дверями и сказали, что если хозяева зайдут в дом и увидят его недоделанным, то дом долго не простоит. И как ни хотелось Дуняше хоть одним глазком заглянуть в их новый дом и посмотреть на те самые перегородки, но ввечеру, когда плотники ушли, плотно подперев дверь, Тихон не дал и даже затрещину ей влепил. Не больно, а так, для острастки.

На следующий день плотники занимались баней и ещё заложили два непонятных строения, тоже из брёвен, ну, может, бревна потоньше, чем в дому. А в дом пришло аж пять печников печь класть. Дуня недоумевала: впятером одну печь класть, что они там, друг на друге сидят? Два дня печники возились, таскали кирпичи из обожжённой глины, раствор из глины, песка и извести, потом развели известь и сказали, что печь покрасят.