По сложной прямой (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович

И верчусь как карась на гриле. Не только я. Окалина, матёрая мать-героиня и штатный палач города, крутится не меньше. Молоко? Там свои загогулины, но вот ни разу не уверен, что добрая женщина спокойно спит и кушает. Мы все танцуем кто во что горазд просто потому, что под неосапов схему не подведешь, квоту не составишь, нормативы не выработаешь. Я просто не думаю о том, что могу снять с себя трусы, выйти на улицу, поднять на руки 412-ый «Москвич», а потом бросить машину в того, кто мне не нравится. Попасть и убить. Размазать в тонкий блин.

А десятки тысяч молодых людей по всему Стакомску — вполне себе об этом думают. Есть те, кто логикой и дисциплиной пытаются вытравить и выбить из них ущербные мысли о собственном превосходстве. Но такие раздумья слишком манят, слишком сильно драконят сидящего внутри нас примата. Тех, кто не может с собой совладать, берет на себя Окалина-старшая и её братцы-кролики из «Когтя». Их служба и опасна, и трудна.

Поэтому и получается у нас тут всё через жопу. Каждый день что не подвиг, то превозмогание. Или, на худой конец, риск жизнью.

Так и живём.

Глава 8. Служба народов

Несколько дней прошли почти мирно. В политехе ко мне потихоньку привыкали пьющие слои населения, всё увеличивая и увеличивая свои запросы так, что приходилось таскать с собой чуть ли не по килограмму порошкового «спирта-плюс» в куртке. Бизнес тихо-мирно развивался, хотя и пришлось пару раз напряженно поговорить с хмурыми ребятами, которым не особо понравилась новая конкуренция. Правда, обошлось без перегибов, так как на стороне спекулянта с самой низкой ценой обычно выступает население, способное быстро перейти из пьющего в мордобьющее состояние. Относительно, конечно.

Другой стороной монеты была лютующая комсорг. Галкина не могла докопаться ко мне лично, так как в её списках я значился неприкасаемым, но вот демонизировать она меня могла и хотела. Причем, на своих проповедях о светлом будущем, куда она приведет массы, уже дошла до того, что измученный активностью её двухметрового нетраханного тела политрук лично вышел ко мне на улицу, и там, выдув за два затяга сигарету, слезно попросил: «вы**и ты её уже!». Посмотрев в бездушные глаза Могилёва, тем не менее, полные страдания, я вкрадчиво спросил его о том, что, по его мнению, будет после того, как я утолю жар в чреслах этой обширной девственницы. С политехом-то хер с ним, как и со студентами или там, даже, с самим Могилёвым — со мной-то что будет?

— Изотов, мне… насрать, что с тобой будет! — в сердцах заявил политрук, — У нас на руках проблема! Не уводи глаза, она именно у нас! Да, я ошибся, но Галкиной рвёт крышу именно по поводу тебя! Девка уже не спит почти! С этим срочно нужно что-то делать!

— Если я её разок трахну, то станет еще хуже. Резьба, скорее всего, совсем слетит, — справедливо отмечал я в ответ на эту вспышку паники, — Должен кто-то другой.

— Ей уже троих подводили, — вздыхал политрук, — По нулям!

— А если найду кого, как мотивировать? — осененный неожиданной идеей, спрашивал я.

— Ну что ты хочешь? Ну вот что?! — кипятился мужик, — Ладно, не ты! Ну… зачеты! Ну… прикрою, если что! Ладно, **й с ним, мой косяк, не думал, что там у неё всё так запущено… денег соберу! Клиентов тебе найду! Сколько надо?!

— Думаю, зачетами обойдемся…, — офигевал я от мощи и отчаяния Могилёва, — Парой штук.

— Вообще не вопрос, Изотов! — в глазах у Николая Анатольевича блестела надежда, вера и любовь, — Только быстрее! Как можно быстрее!

Ну что, Паша, настало твоё время, думал я, вспоминая, где дома хранится лавровый лист. На следующее утро заправленный специей и раздраконенный мной на подвиги Салиновский ушёл тушить пожар половой революции в гоминиде, что был больше него почти что в два с половиной раза и… с тех пор мы о нем не слышали. Как и о Галкиной. Ну, несколько дней, да. Но я не переживал, разрешение на активацию было торжественно дано товарищем Молоко. Мол, один раз можно. Заодно мол, и проверят компетентные товарищи, насколько выросла адекватность активированного Салиновского.

Впрочем, у меня и без того хватало проблем, которые назывались Палатенцом. Юлька познавала грани медленно возвращающихся эмоций, от чего икал не только я, уже регулярно тренирующийся выделять два вида слизи одновременно (ну она ж голой по квартире носится!), но и всё население «Жасминной тени». Неуязвимое привидение, достаточно просто проникающее сквозь не слишком толстые препятствия, постоянно меняющее формы и пытающееся понять собственные эмоции — это не самый легкий сосед. Особенно если это самое привидение кумир миллионов, и особенно, когда возникает в ванной комнате у рыжего Дмитрия Расстогина, пригласившего к себе на печеньки Дарью Смолову. Учитывая, что оба молодых человека были в ванной под душем, а Юлец заявилась к ним туда в виде не так давно покинувшего этот мир известного певца Никола Варангоси…

В общем, после того как в задницу сгорающей от стыда Смоловой невозмутимые врачи всадили дозу мышечного релаксанта, освобождая тем самым Расстогина из сладостного плена, Дмитрий вслух и матом давал клятву целибата каждому, кто хотел его слушать. И не зря. Дело-то было вечером, а вот ночью наша Даша превращалась в очень не любящее людей существо, из-за чего рыжий натурально рисковал как минимум остаться без члена.

Всё началось утром в понедельник, причем с того, что я крепко получил по яйцам коленом. Автором удара был исхудавший как смерть Салиновский, появившийся потертым зомби на пороге «Жасминной тени». Натурально напоминая того самого скелета в очках, каким он был в начале нашего знакомства, блондин, злобно взглянув на меня, лишился сознания, и был передан на руки вызывающей скорую бабе Цао. Приняв справедливую кару, я поспешил в университет, сгорая от нетерпения увидеть, куда и на что ушли соки нашего полового богатыря.

…и обнаружил там Могилёва, слёзно уламывающего цветущую и пахнущую Галкину не покидать должность комсорга! Двухметровая дева, красуясь новой прической и вполне свободной юбкой по середину бедра, вовсю пихала политрука в лицо бюстом по мере своего широкого шага, а тот тыкался в него как теленок, всё пытаясь вырвать у Ритули заявление.

От греха подальше я свалил, дабы не нарушать этой идиллии и уж тем паче не гневить мужика, вполне способного с такой оказии лишить нас с Пашкой честно заработанных благ. С него станется!

Дальше всё резко стало куда жестче и серьезнее, потому что, выходя из университета, я попал в передрягу. Надо бы сказать «натуральную засаду», но нет. На тех, кто расставил силки на меня, поставили капканы охотники покрупнее. Но всё равно, я и еще пара студентов вдруг просто уносимся, поднимаемые чем-то вроде телекинеза, строго вверх на высоту метров в двести, пока внизу идут очень крупные разборки. Возносясь, успеваю услышать несколько автоматных очередей, грохот взрывов, увидеть несколько вспышек. Через десяток минут телекинетик нас опускает поблизости от того места, где взял. С отвалившимися челюстями наблюдаем перепаханный асфальт, снесенную остановку, ушедший на покой чугунный забор политеха… Там, внизу, как будто прошла война с применением артиллерии.

Пострадавших среди мирного населения нет… или нам о них просто не говорят. Чуть позже узнаю, что бравые орлы Окалины совместно со стакомовским ОМОН-ом и парочкой «копух» наделали 22 трупа, взяв в плен всего четверых диверсантов. Эстонцы, венгры, несколько латышей, два крымских татарина, серб, чехи… самая настоящая солянка, вновь собранная с Восточной Европы. Только это было наспех закинутое неведомыми гадами «мясо», призванное отвлечь стакомовцев. Когда меня повезли в броневике куда подальше, постаравшись затерять транспорт среди других, развозящих эвакуирующихся студентов, выследившие нас супостаты ударили посерьезнее.